Пятый день шёл дождь, но к вечеру затихал. Но и ночью земля не отдыхала — она трудилась, словно губка впитывая всё, щедро вылитое за день. К утру излишки влаги стелились молочным туманом, поднимаясь наверх… И так повторялось снова и снова уже пятый день.
От зоны по направлению к стрельбищу, чавкая грязью, двигались люди в синих камуфляжах. Мужчины и женщины, четырнадцать человек. Кто-то из них выбивался из строя — пытался перескочить лужи, завидев сухое место. Старший лейтенант Заботин Владимир Витальевич шёл сзади. Окриками он пытался сохранить строй, чуя на себе строгий взор командира, наверняка стоящего у окна своего кабинета…
Беременное небо грузно нависало над землёй, и казалось, вот-вот опустится, превратив всё живое в однородную беспросветную хлябь. Послышалась матерная брань. Заботин обернулся, разглядел в сумерках странное и страшное. Чахлая лошадёнка, беспомощно вязнув, тянула за собой непосильный груз — телегу с несуразно большим гробом. Ей помогали, упёршись сзади, трое в чёрном и один, видимо, офицер.
— Владимир Витальевич, — наперебой взмолились девчонки. — Давайте пропустим их. Примета плохая — вперёди покойника идти.
Когда похоронная процессия поравнялась с Заботиным, он узнал в офицере начальника отряда, лейтенанта Смирнова. Поздоровались.
— Куда, на ночь глядя, Игорь?
— Да вот, жулика хоронить. Представь, трое суток пролежал в зоне, родственники всё резину тянули: забрать — не забрать. А сегодня позвонили: хороните сами, — пожаловался Смирнов.
— Так завтра с утра и закопали бы.
— И я про тоже. Но замполит сказал, что завтра проверяющие из управы понаедут. Нечего, мол, покойнику в зоне глаза мозолить. Дал мне бесконвойных, иди, говорит, хорони. Да там делов-то на шесть секунд — могилу днём уже выкопали. А вы куда?
— Ночные стрельбы у нас сегодня.
— Нас не заденете?
— Так ему-то всё равно уже, — пошутил Заботин, указывая на гроб.
Навстречу выбежал начальник стрельбища прапорщик Торопков.
— Мишени готовы. Можете начинать, — торопясь, выпалил он. — Виталич, получится сегодня побыстрей отстреляться? Мне бы ещё к тёще на юбилей надо поспеть.
Заботин пожал плечами и поднялся на учебную вышку. Огляделся кругом: впереди темень, хоть глаз выколи. «Грудная» мишень вдалеке, слабо освещённая фонарём, напоминала икону с лампадкой. Было в этом что-то мистическое. Он вспомнил свою прабабку из глухой деревни, которая поздними вечерами подолгу стояла перед иконой в избе и скороговоркой шептала… А он, тогда ещё семилетний мальчонка, украдкой выглядывал из-за шторки русской печки, всё пытаясь расслышать невнятные слова. Ему казалось, что прабабушка чего-то очень просит, и того гляди, может заплакать…
— Владимир Витальевич, мы готовы, — донеслось снизу.
— Старшина Пронин, на пост шагом марш! — скомандовал Заботин. — Огонь!
Пронин уверенно снял автомат с плеча. Щёлкнул предохранителем, передёрнул затворную раму. Целился долго, пауза затянулась. Слышно было только, как дождь барабанил по крыше, да лязганье лопат со стороны кладбища.
Прогремел первый выстрел. Из ствола всполохом вырвалось пламя. Пуля с раскатистым шумом ушла в даль. Если к звуку можно применить слово «красиво», то звук выстрела был поистине красивым. Раскатистый, волнообразный, жёстко разрывающий тишину… Второй выстрел, третий: силуэт мишени завалился — цель поражена. Две-три секунды — «икона с лампадкой» автоматически поднялась…
Следующей на вышку поднялась она — его молодая жена, сержант Заботина. На службе Владимир Витальевич относился к Лиде подчёркнуто холодно. Чтобы не давать повода для лишних пересудов. Да и она не требовала особого внимания. Лида всё прекрасно понимала.
Он стоял рядом и, затаив дыхание, наблюдал за ней, такой хрупкой и красивой, держащей в руках грозное оружие. Лиде всё было к лицу: от нежного до грубого. И роза к празднику, и автомат Калашникова на службе. Заботину неимоверно захотелось её поцеловать…
Ощущала ли это она, покачивающая каштановым хвостом, не утратившим ещё домашний запах в этой октябрьской хляби. Результаты превзошли ожидания: шесть попаданий из восьми возможных. «Мог бы и похвалить, хотя бы вполголоса…», — подумала Лида. «Ну, молодчина! Дома ей за всё воздам!..» — обдало теплом Заботина.
Последней на огневой рубеж вышла рядовой Спелова, молодая, ещё неопытная, отслужившая всего месяц, да к тому же левша. Ошибка за ошибкой. Автомат держит всё равно что ухват. Целясь, приклад прижимает не к плечу, а в грудь упирает, неестественно склонив голову. Заботин, не выказывая раздражительность, поправляет её. Она старается, но в итоге — ни одного попадания. Сухо щёлкнул спусковой крючок, стрельба окончена.
Спелова сняла автомат с упора, держа его вертикально перед собой, словно флаг.
— Ставьте на предохранитель! — прорычал Заботин.
— Да? Сейчас, Владимир Витальевич, — засуетилась она, и вместо этого передёрнула затвор. Патрон кубарем упал под ноги. Затем нажала на спусковой крючок…
Прогремел оглушительный выстрел. Пуля прожужжала в дюйме от его лица. Через пулевое отверстие в крыше вода струйкой потекла за шиворот Заботина. Обдало холодком…
— Вова! — раздалось внизу. Лида влетела на вышку, раскачивая её, и без того неустойчивую. — Что с тобой, Вовочка?! — она хватала его руки, теребила грудь. Взяла в ладони его лицо, обдав неровным дыханием, смотрела в глаза. Смотрела и не верила, что он живой.
— Всё хорошо, Лида, — придя в себя, сказал Заботин. — Идите вниз, обе…
— Простите, Владимир Витальевич, простите… — опустив голову, лепетала Спелова.
Заботин, махнув ей рукой, сказал:
— Успокойтесь. Сам не доглядел… У вас был щелчок, мы так и поняли, что патроны кончились. На самом деле — осечка. В следующий раз будьте внимательны — не путайте затвор, курок и предохранитель.
Он отвернулся и крикнул в сторону прапорщика Торопкова:
— Сергей, завтра если дождя не будет, крышу здесь залатай!
Лейтенант Смирнов с бесконвойниками пришли на место. Перед ними зияла вырытая могила — до безобразия мелкая, сантиметров восемьдесят, не больше.
— Что за порнография?! — возмутился Смирнов.
— Гражданин начальник, там вода грунтовая — вам просто не видно, — оправдывались те.
Лейтенант взял лопату, померил глубину:
— А это что? Не видно?!
— Так, это самое… — забормотал бригадир. — Игорь Дмитрич, тут камни одни, да корни. Мы с утра копали. Не идёт дальше, и всё тут.
— Копайте, — отрезал Смирнов. Прижался к берёзке и закурил.
Со стороны стрельбища послышались одиночные выстрелы. Осужденные, будто подгоняемые ими, спешно принялись за работу.
По мере углубления вода поднималась, доходила почти до верха сапог. Могильщики плескаясь, теснились в яме. Брызги долетали до Смирнова.
— Ну и вонища! — поморщился один из них. — «Речка-срачка» где-то рядом, от нее, наверное, смердит.
— Трупный запах это, с грунтовыми водами идёт по склону, — пояснил бригадир. — Вон видишь захоронения там, повыше?
Смирнов брезгливо отошёл подальше. Ломая ветки, пробрался к соседнему памятнику. Посветил фонарем — фотография, даты жизни, всё как положено — наверное, родственники спустя годы позаботились. Он один и возвышался здесь, кругом были только таблички на колышках с номерками.
Дождь не утихал. Лейтенант укрылся под ёлкой на корточках, но мочило здесь не меньше — казалось, что весь мир пропитался сыростью. Поодаль на дороге похрапывала лошадь, недовольно мотала мокрой гривой. За нею, покачиваясь на телеге, белел гроб…
— Игорь Дмитрич, готово! Теперь поглубже стала, идите, смотрите!
— Закапывайте, — не решаясь подойти, ответил Смирнов.
Гробовина плюхнулась в узкую яму и почти полностью скрылась под водой. Глина пластилином липла к лопатам, тяжёлыми шлепками падала на крышку…
Когда закончили, стало непривычно тихо — стрельба прекратилась.
Они встретились на той же дороге, где и разошлись. Заботин с караулом и Смирнов с бесконвойниками. Шли, чавкая грязью, в отяжелевших сырых бушлатах и телогрейках. Впереди яркими фонарями горела зона. Зона притягивала…
Каждый думал о своём. И навряд ли они испытывали чувство выполненного долга. Это была их привычная служба — обычные дела…