Тюрьма ремесло окаянное, а для
скорбного дела сего потребны
люди твёрдые, добрые и весёлые…
Пётр I

Под утро туман сгущался, становился плотным. Седым неведомым зверем он низко зависал над пожухлой травой. Железные заборы и поручни наблюдательных вышек покрылись влагой, всё равно, что в парной. Видимость — всего несколько метров. Часовой Нестеров поднял ворот бушлата. Глубоко зевнув, передёрнулся. Вышка плавно качнулась.
— Как на «Титанике», — пошутил Нестеров вслух. — Однако высоко сижу, далеко гляжу…
Камин быстро раскалился, от сухого тепла клонило в сон.
«Эх, взбодрюсь-ка. Закурю последнюю, перед сменой».
Синий дым клубами ударил в стекло. Дым этот по цвету и по плотности был сродни туману за окном.
«Да, кстати, надо сообщить Михалычу…» — спохватился Нестеров. Снял трубку и доложил:
— Старший сержант Нестеров. На посту без происшествий. Слышишь, Олег Михалыч, здесь туман. Не видно ни хрена, хоть глаз выколи.
— Понятно, молодец! — прозвучало на другом конце провода.
Начальник караула, лейтенант Малыгин, как и полагается в таких случаях, принял решение выставить усиление — дополнительных часовых. Они должны были патрулировать побегоопасные участки периметра. Олег скомандовал помощнику:
— Иваныч, подымай резервную группу. Погулять придётся.
Но было уже поздно. Совпадения случаются, и не редко…
Тревожная сигнализация разорвала утреннюю тишину. Огоньки светового табло зловеще отражались в глазах лейтенанта Малыгина — загорелись 7-я и 8-я вышка и участок между ними. Олега обдало горячей волной, в голове мелькнуло — побег!
— Живее, на хрен! СТС сработало. В ружьё! — крикнул он, хватая автомат.
Резервная группа — две молодые девчонки, оступаясь, спускались по винтовой лестнице. Протирая по-китайски узкие глаза, спросонья ничего не могли понять. Ещё минуту назад их законный отдых прервал Иваныч, якобы для усиления. А тут, на тебе — тревога. Может начкар будит их таким «макаром», раздражённый их извечной медлительностью — иногда и такое случалось. Сомнения девчонок развеялись как и слабая надежда Малыгина — вдалеке послышались выстрелы. Телефон разрывался от звонков.
— Осужденный приближается к основному ограждению, — докладывали с постов.
Доклады принимал помощник, а начкар уже бежал по тропе периметра, оставив далеко за собой резервную группу. Впереди, с собакой нёсся кинолог. Недавно рассыпанная щебёнка выбивалась из под его ног и хлестала по лицу лейтенанта.
Послышалась тугая автоматная очередь, ещё одна, короткая. До участка оставалось метров семьдесят. Олег передёрнул затворную раму автомата. Будто лошадиная доза адреналина впрыснулась в кровь — ноги помолодели, не чуяли усталости. Только лёгкие выворачивало наружу. «Обязательно брошу курить, лишь бы задержать эту суку!..» — мелькало в голове лейтенанта.

Подполковник Вербицкий Александр Григорьевич жил на самом краю посёлка, в типичном для этих мест двухэтажном многоквартирном доме. Недалеко от вокзала, всего минут двадцать ходу, если по прямой — вдоль желелезнодорожных путей. Сколько раз он поучал своих сыновей не ходить по линии в школу. Опасно, мол, приводил примеры несчастных случаев. Причиной, как правило, среди молодых, были злосчастные наушники мобильников…
Слушались сыновья Александра Григорьевича беспрекословно. Чувствовали авторитет его весомый и на службе, и в семье. А как не уважать такого? У других, посмотришь, — пьют батьки беспробудно, пеняя на жизнь беспросветную. А их отец — каждую минуту свободную всё с ними. И в футбол вместе погонять, и на рыбалку — пожалуйста…
Вот и сегодня: обещал в цирк свозить, так и слово держит. В 5.30 утра скомандовал:
— Подъём, орлы! Полчаса на сборы. Электричка ждать не будет.
Встали, зарядку сделали. Молодцы! Мать не нарадуется — оба в отца пошли. Только волос как смоль чернущий, мамин. Одному —10 лет, другому — 14. Сидят, завтракают, весело стучат вилками в предвкушении суеты городской. А после цирка, как обещано, в «Макдональдс» зайдут.
Несмотря на запрет насчёт «железки», как исключение, на вокзал всегда ходили вдоль путей. Не обходить же целый квартал. Утром всегда торопишься. Вот и сейчас парни шли, весело насвистывая за широкой отцовской спиной. Туман почти рассеялся, рельсы гладко блестели. День обещал быть удачным и насыщенным событиями. В этом мальчишки не сомневались. В кармане отца затрезвонил мобильник.
— Мама ваша, что-то поручить забыла, — подмигнул младшему Александр Григорьевич.
Потянул руку в карман, нажал кнопку, да как обжёгся:
— Алло, командир! У нас побег!.. — кричали в трубке.
Уточнив детали, подполковник сухо ответил:
— Понял, сейчас буду!
Самообладания он старался не терять, тем более в присутствии детей.
— Лёша, Сергей, давайте домой. Цирк сегодня отменяется. Маме скажите, что я на службе, — выдал отец и повернул в ту сторону, откуда трижды в день доносился вой сирены — подъём, проверка и отбой.
Мальчишки ещё стояли с минуту и смотрели ему вослед. Они догадались, в чём дело. Отец пошёл на работу в выходной, да к тому же в гражданской одежде. Такое уже бывало. Детская память цепкая, примечающая — такое бывало только при побеге. Переживания за отца перекрывали сожаление о несостоявшейся поездке. Нет, они не жалели. Ну, может быть, только младший, и то чуть-чуть…

Телогрейка мешала бежать. Жарко стало невыносимо. Скинуть бы её, грузную, так пригодится ещё — холода на носу. Сколько времени бежал, неизвестно. Сквозь буераки, чащобы лесные. Лицо ветками посекло в кровь. Остановился отдышаться, прислушался — лай собак всё глуше. Видать, оторвался. Пал на спину, вдохнул глубоко. Будто пить воздух стал, да захлебнулся, закашлялся. Лёгкие прокуренные тяжело засвистели. Смотрит в небо серое — светает. Голые верхушки берёз покачивает слегка на ветру. Руки раскинул в стороны, гладит траву сырую, пожухлую…
«Вот и вышло, в дышло», — вздохнул Дрямов. Но расслабляться рановато. Расстегнул телогрейку, пар от груди пошёл. «Перегрелся бедолага. Ничего, ничего», — улыбнулся он, доставая пакет из-за пазухи. Сухари нагрелись и будто сыроватыми стали от пота, даже через целлофан. Отложил их в сторону, достал сигареты. Размял, раскрошил с полпачки. Дальше дело техники. Ему ли, бывалому охотнику и рыбаку, не знать, отчего собака след теряет. Метров двадцать спиной пятился, рассыпал за собой крошево. «Закурить бы сейчас, да не время. Погодь, Витёк, погодь», — подбадривал себя Дрямов. Через метров триста ручей встретил. Тошнотворный запах ударил в ноздри. Жаль пить нельзя — канализационный сток из посёлка. Так называемая «речка-срачка». Прошёл вдоль по ручью для надёжности.
— Ну и понасрали, падлы! — съязвил Дрямов, обтирая об траву илистую слизь с кирзачей.
Рассвело, но солнца не было. Это не мешало ему — по местности ориентировался, что чутьём звериным. Шёл восточнее, на выход из леса. «Вот и просвет в стене лесной, ага — прибыли». Через поле, на краю посёлка под серым небом постройки заброшенные виднелись, глаз радовали. «Дождусь вечера тут в лесу. Выйду, схоронюсь в сараях на пару-тройку дней. Здесь, под носом искать не догадаются. А там и дальше двину».

— Семь лет не было побегов. А тут на тебе!— негодовал начальник колонии. — Что ж, Александр Григорьевич, срочно организуйте группу управления, распределите функции — вам не впервой. А вы, Сергей Борисович, — обратился он к заму по режиму полковнику Раздыбе, — подключайте оперативников. Готовьте ориентировки на этого… как его… Дрямова.
— Ребята уже работают. Через полчаса выезжают по месту его жительства, в село Грошево, — ответил Раздыба. — Григорич, дай команду, чтобы оружие моим выдали без проволочек, — добавил он, обратившись к Вербицкому.
— Вопросы ещё будут? — спросил начальник, бросив взгляд на часы. — Давайте, с Богом, время не ждёт. Держите меня в курсе. Да, и ещё раз свяжитесь с грошевским РОВД… Все свободны.
Стулья заелозили.
— Вербицкий, останьтесь, — бросил в спину зама по охране начальник.
Когда улеглась тишина, он продолжил:
— Как вы объясните, что часовые не сработали?
— Виноваты, товарищ полковник,— потупил взгляд Вербицкий. — Туман был густой. Начальник караула действовал правильно — поднял резерв на усиление охраны. И как раз этот побежал. А часовые с вышек палили всё равно что наугад — не видно не зги.
— Понятно,— кивнул начальник. — А где он сейчас?
— Не понял. Кто?
— Начальник караула! Не жулик же, — вспылил Дмитрий Семёнович, хлопая себя по карманам, видимо ища сигареты.
— Лейтенант Малыгин в настоящее время километрах в десяти от нас. Рация не берёт, связь держим по мобильнику. Собака след потеряла почти сразу. Табака насыпал, гад.
— Кстати, Григорич, дай-ка закурить, — так ничего и не отыскав, попросил начальник.
— Вы же бросили, Дмитрий Семёнович. Да и не курящий я, — развёл руками Вербицкий.
— Закуришь тут… Ладно, идите, занимайтесь.

Центр соседнего района, Грошево — относительно небольшое село с населением полторы тысячи человек. Типичная российская глубинка, медленно и неизбежно вымирающая.
Молодёжь, махнув рукой на здешние нулевые перспективы, искала счастья в областном центре. Ну где здесь можно было заработать на жизнь? Разве что в местном леспромхозе. Название села оправдывало местные грошовые заработки. Мужики, кто пошустрей, промышляли охотой да рыбалкой. Опять же, это всё не постоянное, сезонное. Так и жили: от рассвета до заката — что Бог пошлёт. Вернее: не жили — существовали.
Бывало, и удача улыбалась малая. Прошлой осенью завалили мужики медведя, пудов на двенадцать. Вчетвером насилу доволокли бурого до села. По пути трижды волокуши ломались. Мясо поделили по совести, а шкуру продали за двадцать тысяч рублей дачнику, бизнесмену городскому. Да только стоит она в разы больше. Но где уж мужичкам-то торговаться — и этому рады запредельно. Вот оно и искушение — двое пропили доли свои за неделю, не жалеючи. Деньги-то вроде того, что дармовые. Погоревали бабёнки их, посетовали на мужей непутёвых, неприжимистых. Да делать нечего — после недельного домашнего ареста вновь мужиков на заработки отправили.
Было на селе и женщинам где руки приложить. Это детский садик, школа, больница, да детдом местный. Куда и был заброшен судьбиной, не по годам горькой, Витя Дрямов. Отец его пил шибко, так и кончил ничем — удавился. Мать пыталась жить с разными… Сама к рюмке пристрастилась. До счастья ли — дорожкой пьяною идти? Сгорела она, и дом сгорел. Витьку шестилетнего соседи спасли… Так и жил он в детдоме до 14-ти лет.
Воспитатели не ведали как управу найти на такого, какой подход к нему нужен. Волчонок волчонком, будто на весь белый свет оскалился, да и на себя тоже. Пригладишь его — огрызается, приструнишь — ещё пуще, наперекор пакости жди. В пятом классе он воспитаннику одному глаз выколол указкой, напрочь. Вот шума было, на всю область. Родители мальчика пострадавшего вдруг объявились, понятное дело — разорвать обидчика готовы были. Суда над Витькой требовали. Да какое там — мал ещё, чтоб его судить. Капитанша строгая в детдом приезжала из комиссии по делам несовершеннолетних. На учёт поставила. Говорила с Витькой железным голосом, пальчиками маникюрными по столу постукивая. Тюрьмой сырой грозилась. Только напрасно всё это, ему хоть кол на голове теши: через неделю окна в столовой побил. За глаз тот потерянный воспитательницу Витькину уволили, платить деньги на лечение обязали…
Коллектив детдома вздохнул с облегчением, когда хулигана Витьку наконец-то забрали. Нашлась женщина сердобольная, она и усыновила его. Нина Ивановна, бывший рентгенолог. Пятый год на пенсии льготной, тягостно ей одной дома сидеть. Не погодам стара, всё здоровье рентгеновскими лучами выжжено. С порога детдома сразу углядела она в Витьке сына своего, когда-то в Афганистане погибшего. Сердце сжалось. К горлу подкатило. Бывает же такое — как две капли воды, хоть с фотографией сличай. Сомнений не было. Стала оформлять документы на усыновление. Да и мальчик особо не сопротивлялся, помышляя в мозгах своих ребячьих о свободе пущей…
Выплеснула Нина Ивановна всю свою любовь нерастраченную на мальчишку, поначалу дикого, ершистого. Сыном звала его, родненьким. Но и Витька со временем другим стал, как подменили — по хозяйству помогал, суетился, да только всё молча пока, не веря будто в постоянность счастья домашнего.
Но вскоре и мамой её первый раз назвал. Это случилось на первое сентября. Собирался в школу он, в девятый класс. Спустился с крыльца уже, солнце приветливое вдыхая. Вдруг грохот за спиной. Вернулся, а мать лежит на кухне. Закричал: «Мама! Что с тобой?!»
Давай трясти её, стон слабый услышал. Коробку с таблетками схватил судорожно. Трепыхаются пачки в руках, по полу рассыпаются. Да не знает — какие нужны. Бросил всё, побежал на скорую, про телефон забыв, — благо рядышком. Спасли её тогда. Инсульт был…
Школу Витька закончил довольно прилично, в армии отслужил. Всё как положено. Женился на продавщице сельмага. Нина Ивановна квартиру свою им отдала — живите только. Сама в домик ветхий родительский перебралась, на край села. Да не пошло у молодых что-то… Детей не было. Тут и люди судачить начали разное. Витька как порох, на провокации податливый. Пить стал безбожно, водкой в магазине у жены и отовариваясь. А когда она его обслуживать отказалась, руку поднял. Прилавки все поколотил в бешенстве похмельном. Обошлось тогда — откупились. К тому же служил в милиции старший друг его по детдому — Павел Бросов, которому ещё предстояло покрывать грядущие Витькины «дела».
Двух лет семьёй не прожили, ушла от Дрямова жена. Помрачнели мозги его от пьянства. Квартиру продал тайком от матери за полцены. С дружками себе подобными связался, деньги быстро спустили. Чудить начали, разбоем промышляли. На мотоцикл с коляской садились втроём и — по деревням окрестным. Воровали, порой в открытую вымогали, грабили. Весь район в страхе держали. Доставалось и мужикам местным: то лодки у них украдут, то сети поднимут… Лютой ненавистью все на эту банду дышали. Да поделать ничего не могли.
Так 6 лет всё с рук сходило. К тому времени и хранитель Витькин — Павел Бросов до зама начальника грошевской милиции дослужился. Сам, видать, что-то с Витькиных барышей имел. А когда очухался майор — понял, что поздно, погряз он в делах дрямовских, зависимым стал. Втайне мечтал, как бы избавиться от дружка такого приметного.
Однажды случай такой представился. На окраине Грошево в доме два трупа были обнаружены, муж с женой, пенсионеры. Имущество, что поценней, исчезло. Убийство — дело громкое, начальство из области трясёт, результатов расследования срочно требует. Стали думать: ограбление — почерк дрямовский. Этим же днём задержали всех троих на берегу речки, мирно с похмелья отлёживающихся. Долго потом стояла эта картинка в глазах Дрямова: сквозь клубы пара от котелка с ухой, фуражки милицейские из кустов надвигаются всё ближе и ближе. Да ему не в диковинку это было, благодаря другу в погонах он милиции давно не пугался. На этот раз всё обстояло гораздо серьёзней. Наручники сухо щёлкнули на запястьях, толчками небрежными в спину подвели к уазику…
Одним словом, повесили на них двойное убийство. И старые дела всплыли. Тут уж майор милиции Бросов постарался. Но у него у самого рыльце в пуху было. Собственная безопасность под него копать начала — не избежал он увольнения. Собрался Бросов наскоро, дом продал и в город с глаз долой уехал.
А Дрямова «со товарищи» судили долго, по многим эпизодам, накопившимся за шесть лет. Зал заседания не мог вместить всех натерпевшихся односельчан, желающих воочию узреть торжество справедливости. Вину подсудимые признали частично. Само собой в убийстве не признались. Приговорили их к 12-ти, а Дрямова, как организатора, к 16-ти годам лишения свободы с отбыванием срока наказания в колонии строгого режима. Вот уж грошевцы вздохнули с облегчением да перекрестились с радостью.
Так в свои 32 года оказался Виктор Дрямов за решёткой, обозлённый на весь мир и на себя, в последнюю очередь. Нина Ивановна на суд не являлась, и не писала ему на зону поначалу. Да разве ж утерпишь. Не было у неё никого на всём белом свете кроме Витеньки, пускай и непутёвого. Сердце затрепетало, взяла ручку и листок. Дрожащей рукой строчку вывела…
Первые письма лились одно за другим, всё о нуждах его лагерных справлялась. Передачки да посылки собирала несколько раз, из пенсии небогатой деньги выкраивая. Так прошёл год. Вскоре и на свиданку Нина Ивановна обещала приехать, в мае — как только с огородами управится. Но вдруг весточки от неё стали всё реже и реже. Затем молчание: ни слуху, ни духу до самой осени. Дрямов с соседями списался, весть дурную выведал. Плоха матушка его: ноги совсем не ходят. В 68 лет древней старухой стала. Половицы на кухне провалились, крыша течёт. Да мало ли дел накопившихся неотложных у одинокой-то. А насчёт огорода — лукавила она в письмах сыну. Второй год не сажает ничего, весь усад бурьяном непролазным зарос…
Эту всю информацию перелопатили оперативники и вдумчиво переварили по приезду в Грошево. Милиция здорово помогла, да и сельчане охотно шли на контакт. Рассказывали взахлёб всё, что знали, наперёд ужасаясь появления местного «беспредельщика». И каждая бабуля всё норовила спросить:
— Что ж вы, милки-офицерики, в куртках-то разных, а не в форме?
На лицо вырисовывались два мотива побега. Первый — Дрямов, растроганный тяжёлым положением матери, рванул в родное село. Второй мотив — месть за предательство бывшему дружку, майору милиции Бросову. Возможно и то и другое вместе. Но знает ли он об увольнении и переезде Бросова? Если — да, то дорожка его прямиком в город…
Подполковник Вербицкий развернул карту местности на капоте уазика. С оперативником Пашей Семёновым бегло пометили предполагаемые места появления беглеца.
— Так, получается девять точек. Девять постов по три человека на каждом, — считал Вербицкий. — Павел, сколько у нас людей в наличии?
— Наберётся, Григорич. Тридцать с автобусом приехали. За селом они сейчас. И своим ходом, на машинах, человек двенадцать должны скоро подъехать, — доложил Семёнов.
Вербицкий взглянул на часы. Под запотевшим стеклом короткая стрелка строго горизонтально лежала на девяти. Все коллеги давно предпочитали удобное время на экране мобильника. Как говорится — два в одном. Только он по старинке пользовался раритетным «Полётом». Хранил его как память об отце, достойном человеке, советском офицере, так много давшем ему…
— Хорошо, — подытожил Вербицкий. — Прошло три часа после побега. Надо бы поторопиться. От зоны до Грошево около тридцати километров по прямой. Дрямов, как охотник, быстро их преодолеет.
Вскоре приезжие люди в гражданке растворились по селу. Стали будто органичной частью его, каждый как один из многих жителей. Замерли в напряжённом ожидании, кто в избах, не отрываясь от окон, кто в «буханке», притаившейся на въезде в село, а кто, изображая шабашников у кучи щебёнки на главной площади. Было что-то в этом от игры в казаков-разбойников, из далёкого детства. Предвкушение схватки приятно щекотало нервы. Однако холодок вороненой стали пистолета, у кого в кармане, у кого в кобуре, трезвил и возвращал к суровой реальности.
Шутка ли — согласно ориентировке беглец далеко не слабак, под два метра ростом, широк в плечах. Судя по «букету» совершённых преступлений — дерзкий, находчивый, готовый на всё… Знает ли он о засадах? Конечно, знает, кожей чует.
Силы для розыска задействованы немалые. Шестьдесят человек разбросаны по территориям двух районов, разбитые на ВРП — временные розыскные посты. Шестьдесят семей в тревоге ждут возвращения своих мужей, отцов и сыновей. Сколько же водителей автобусов, предупреждённых, всматривается с подозрением в лица пассажиров. Сколько высоких чинов сидит у телефонов в ожидании сообщений. А транспорт, казённый и частный, для доставки сотрудников, с ним и сожжённое топливо на кисельных просёлочных дорогах. Командировки, сухие пайки… Все эти материальные затраты в случае задержания беглеца, конечно, лягут на его плечи. Плюс «довесок» — срок за побег. Бесспорно, он знал обо всём этом, но ставка его была больше, иначе не решился бы на столь рисковый шаг.
Подполковник Вербицкий направлялся к дому Нины Ивановны. Шёл по главной улице, единственной заасфальтированной в селе. Порывистым жгучим ветром сырые листья бросало под ноги. «Наверное, снег надует, послезавтра уже Покров. Жаль, перчатки не взял», — сожалел он. И окостеневшими от холода пальцами нажал на мобильнике кнопку вызова:
— Дмитрий Семёнович, пока всё тихо. Ждём, — отойдя в сторону к заброшенной избе, начал доклад Вербицкий. — В Грошево наших — двадцать семь человек, не считая милиции. Расставлено девять ВРП, по трое в каждом. Остальных людей отправили назад. В город поедут к Бросову — милиционеру бывшему. Дрямов может и там объявиться. Часть людей электрички прошерстят. В колонии капитан Жижин этим занимается, он вам доложит.
— Хорошо. Скажи мне, Григорич, люди вооружены? — пробасил начальник.
— Да, по одному стволу на группу.
— Ну, давай, держи меня в курсе. Аккуратней там…
Вскоре Александр Григорьевич был на месте. На фоне голого леса чёрная от времени изба чуть накренилась, всё равно, что шхуна, севшая на мель. Вокруг дома зиял беззубый покосившийся забор. Вербицкого зябко передёрнуло от столь гнетущего пейзажа. Тоскливо скрипнула калитка. Навстречу вышел Каретников, майор из отдела охраны:
— У нас без происшествий, командир. Проходите в дом.
— Лишних нет? — спросил Вербицкий, перешагивая прогнившие доски мостков.
— Нет. Мать его только …
В доме пахло старыми вещами и нафталином. На стене мерно цокали ходики. В сбитом домотканом половике играл рыжий котёнок. На табуретке, облокотившись на край стола, сидела старая женщина. Узловатая рука её поддерживала тяжёлую голову.
— Ох, что же будет теперь?! Витенька, родненький… — тихо причитала женщина.
— Здравствуйте, Нина Ивановна. Успокойтесь. Будем надеяться, всё будет хорошо, — присел напротив Вербицкий.
— Здравствуйте. Чай свежий, вон на печке. Наливайте сами, не ходок я теперь. Суставы… — ответила она.
— Спасибо.
Вербицкий сидел ещё с минуту, не отрываясь, смотрел на неё. Вспомнилась мать: «Как она там теперь в Белоруссии, без отца-то?.. Когда это всё кончится, обязательно позвоню». На колени ему прыгнул рыжий котёнок, ластиться начал, брюки, мурлыкая, коготками прокалывать.
— Соседка вчерась котика принесла. Говорит, всё не одной, веселей будет. Какое уж мне веселье? До печки никак не дойду. А его кормить надо… — сетовала женщина.
Александр Григорьевич с кружкой отошёл к печке, рукой подозвал Каретникова:
— Вадим, хату осматривали?
— Ну, вроде никого. И так видно командир.
— На чердаке были?
Каретников в ответ незадачливо пожал плечами.
— Понятно, дай фонарик, — сжал губы Вербицкий и вышел в коридор.
Ступеньки лестницы сухо скрипели. На последней нога провалилась, щепа посыпалась на пол. Он, чертыхаясь, успел ухватиться за что-то на чердаке. Рукой провёз по неструганому, боль волной обожгла до мозгов. Наверху посветил фонарём — гроб! Аж мурашки по коже. Посмотрел на ладонь — вся пестрит занозами глубокими, капельки крови проступают. «Всё понятно. Искать здесь нечего».
— Что случилось? — спросил Каретников, глядя на ладонь командира. Вербицкий молча прошёл к столу с уже налитым парящим чаем.
Нина Ивановна встала и, держась за стенку, тихо доковыляла до кровати.
Вербицкий вывел Каретникова в коридор:
— Вон видишь доски, пятидесятка? Вроде добротные. Поручи Смирнову, пускай заменит половицы у печки. А если Дрямов внезапно нагрянет, то и прикрытие будет — калымите.
— Хорошо, сделаем, командир.
— А я ВРП пока обойду. Что там у них…

День прошёл без изменений, в напряжённом ожидании. Вербицкий остановился в грошевском РОВД. Здесь и был его оперативный штаб, сюда звонили, шли с сообщениями. И прикорнуть есть где — массивный кожаный диван в стиле сороковых годов.
Накинув куртку, он вышел на крыльцо. Вдохнул глубоко, клубы пара выпорхнули из груди. Слегка морозило. Быстро опускались сумерки. Низко над сельской церковью зависала луна, чётко очерченная. Ровно круглая, серебристо-золотым бликом, будто медаль какая, она светила в лицо Вербицкого. Он смотрел на неё и не мог оторваться. В левом полушарии её виднелись замысловатые фигурки. На миг ему показалось, что это человек. Да, бегущий человек. «Наверное, Дрямов отражается», — с грустной улыбкой подумал Александр Григорьевич. — Действительно, кому-то нагоняй будет за побег. А кому-то медаль на грудь за поимку…»
Зазвонил телефон, судя по мелодии, это жена, Верочка. Душа сразу согрелась. Вербицкий медленно, смакуя взглядом её фото на дисплее, достал телефон.
— Саша, как ты там? Не нашли ещё? — по- родному донеслось из трубки.
— Нет, не нашли. У меня всё хорошо, Верунчик. Как ребята?
— Скучают. А ты не легко одет? Холодает ведь. Говорят — снег будет.
— Ничего. Вернусь — тобой согреюсь… — улыбнулся Вербицкий.
— Ну, хулиган! Слушай, а у нас в большой комнате опять труба подтекает. Замучилась я тряпки выжимать.
— Не беспокойся, Верунь. Приеду— разберёмся, чего там подтекает.
— Мама моя к нам пришла. Ну, пока, целую. Береги себя.
— Пока. Привет маме.
С короткими гудками вновь нахлынула тоска и тревога. Александр Григорьевич открыл дверь, хотел было войти, но будто почуял чей-то взгляд за спиной, магнитом зовущий его оглянуться. Он понял — это луна. И действительно, она заметно поднялась, стала ярче.

Под вечер третьего дня по распоряжению начальника колонии изрядно уставших людей на ВРП заменили другими. Свежие силы прибыли на автобусе. Вербицкому было разрешено возвращаться в колонию, его временно менял приехавший капитан Жижин.
— А ну, вышли курить на улицу! И давайте быстрей, — доносился из кабины автобуса голос Лёхи Кролева, вечно спешащего и дико ненавидевшего запах табака.
— Приветствую, Алексей. Нынче техника у тебя комфортная. А то всё на автозаке, да на автозаке, — осадил агрессивность водителя Вербицкий.
— Здравия желаю, Александр Григорьевич. Садитесь в вагон «для некурящих», на лучшее место. Доставлю с ветерком вас к Вере Алексеевне. Заждалась она, поди…
— Давай, давай. «Вези меня, извозчик, по гулкой мостовой…»
Через пару минут автобус тронулся. Ехали поначалу молча. Но вскоре с задних сидений шутки посыпались, пахнуло водкой — мужики снимали трёхдневную усталость. Предлагали и Александру Григорьевичу, но тот вежливо отказался. Голова была забита другим — трубы эти подтекающие, да и в висках пульсировало: «побег, побег, побег…» Кому как не ему первому отвечать за случившееся. Должность такая — заместитель начальника по охране, и надёжность охраны — на нём, на подполковнике Вербицком.
Александр Григорьевич ехал впереди. Огни встречных машин красиво надвигались на большое, как экран, лобовое стекло пазика. Нудно жгло ладонь левой руки. Добытая иголка плохо справлялась с задачей. Трясло неимоверно. Из десятка заноз вытащено было только две. Ладонь опухла, воспалилась красными пятнами в местах проколов и горячо гудела. Страшно хотелось домашней пищи, спать и… «Как там она? Веруня. Позвонить бы, так шумно здесь. Ничего, приеду, зайду к начальнику. И домой — ночевать. Побриться бы не забыть».

В подъезде было темно. «Меня нет — и лампочку вкрутить некому», — покачал головой Вербицкий, доставая ключи.
Несмотря на темень ключ в замочную скважину вошёл ровно, без задоринки. «Спят, наверное, все, полночь уже». Александр Григорьевич вошёл, сбросил ботинки. Дверь в ванную комнату была чуть приоткрыта: полоска света и глухой шум воды притягивали. Он подошёл, открыл дверь. Вера стояла спиной к нему. По загорело-бронзовым бёдрам стекали белые хлопья. «Не напрасно в Анапу её возил» — улыбнулся Вербицкий. Постоял ещё с минуту, не решаясь нарушить волшебное. Сердце зашлось, усталость как рукой сняло, волна желания прокатилась по продрогшему телу. Флакон с шампунем выскользнул из её рук, она нагнулась…
— Ой, Саша! Что ж ты пугаешь-то? — вздрогнула Вера. — Иди ко мне, иди… Да разденься прежде, чудной, — разомлевшая, шептала она.
Вербицкий щёлкнул запором двери. Вода была тёплая и мягкая.
— Какой же ты колючий, и холодный…
Флаконы с шампунем и гелем снова булькнули в воду. Но их уже не пытались поднять… «Ключ вошёл ровно, без задоринки», — вспомнилось Вербицкому.

Глаза соскучились даже по кухне. Всё казалось таким родным. Будто разлука длилась не три дня, а три года. Вера празднично суетилась, приготовила курицу в микроволновке, выставила сухого вина. Говорить ни о чём не хотелось. Они просто ужинали, и просто улыбались друг другу.
— Я постелю тебе сегодня в зале. Посуду оставь, сама потом уберу, — остановила его Вера, поднимаясь из-за стола. — Да, и побрейся завтра.
Вербицкий вошёл в комнату. Пахло тёплой сыростью. Вот они эти злополучные трубы. Он посмотрел — сделать ничего нельзя. Лежали они вдоль стены, с сантиметровым зазором от пола. Течь была в двух местах — не подберёшься. А сколько прежних заплаток да перевязок — не счесть. И систему-то меняли в доме всего четыре года назад. Сколько раз он воевал с коммунальщиками, доказывал, мол, электричество в доме кто-то ворует — провод кидают на магистраль… Блуждающие токи для стали страшнее влаги.
— Ладно, Вера, всё будет нормально. Тут действительно надо трубу целиком менять. Если сварщика не дадут, я с начальником поговорю — может из зоны разрешит взять. Сейчас главное — жулика поймать.
— Хорошо. Спокойной ночи, милый, — улыбнулась Вера, доставая отяжелевшую сырую тряпку из под трубы.
Несмотря на усталость Вербицкий долго не мог заснуть. Картинки последних дней мелькали перед глазами. Вдруг комнату осветил мобильник:
— Командир, здравия желаю. Это Буров беспокоит, я из города. У нас ВРП на квартире бывшего мента, этого, Бросова. Так вот, сегодня в полдень он исчез. Не исключено, что Дрямов где-то здесь.
— Понял. Завтра утром я буду у вас. Людей ещё привезу.

Александр Григорьевич взбил подушку, лёг на правый бок. Он с детства помнил слова мамы: «Саша, на левой стороне не спи — сердечку тяжело». Сон оказался непродолжительным. Что-то горячее хлёстко ударило по левой щеке. Вербицкий вскочил как ошпаренный — змеиный шип доносился со стороны батареи. Включил свет, ничего не видно, пар застилал всю комнату. Струя кипятка била до самой люстры. Захлопнув за собой дверь, он выбежал в прихожую:
— Вера! Трубу прорвало!
Вера вышла, ничего не понимая:
— Что случилось?
— В зал не входи! Там удлинитель на полу — опасно! Побегу, электричество отключу, да воду перекрою.
Он побежал было в одних трусах, накинув куртку. Она за ним — вослед трико бросила:
— Одень! Простудишься.
Пока в подъезде со штанами путался, про электрощиток забыл. Выбежал на улицу, вспомнил: «А, на обратном пути вырублю».
Задвижки системы отопления находились недалеко от дома в небольшой железной будке. Дверь нехотя заскрежетала. Вербицкий протянул руки, упёрся во что-то мягкое, живое. Отпрянул:
— Что за хрень?!
Это что-то зашевелилось. Зажглась спичка. Показался силуэт человека, обвивавшего голые трубы. Вокруг куски стекловаты и рубероида разбросаны. Дрямов! Две мысли, как два скоростных поезда столкнулись в голове Вербицкого: там, дома, семья в потопе, здесь преступник, которого надо задержать! Паузу, казалось вечную, прервал Дрямов:
— Слышь, земляк, закурить не будет?
— С собой нет. Дома только, сейчас принесу, — сориентировался Вербицкий. — Ты пододвинься малость, воду перекрою. Потоп у меня дома.
— Давай, помогу, — простуженным голосом сказал Дрямов, вставая. — Ты закрывай, а я посвечу.
Дрямов зажёг спичку. В блеклом свете видны были два небритых лица. Эта щетина сближала их общим предприятием — один ловил, другой убегал.
— Всё, вроде. Слышь, земляк, я ведь сантехник бывалый. Пойдём в дом — может, помогу чем.
— Пойдём, и перекусишь заодно. А ты что здесь ютишься? — с ложным сочувствием спросил Вербицкий.
— Да жена выгнала. Завтра на мировую пойду, — не растерялся Дрямов, отряхивая стекловату с телогрейки.
«Что делать? Как скрутить его? Пистолет, чёрт, вчера сдал по приезду. И с мобильника при нём не позвонишь», — билось в голове Вербицкого.
Войдя в прихожую, он скомандовал Дрямову:
— Раздевайся, проходи на кухню.
Вера навстречу, в грудь уткнулась, плачет:
— Саша, там залило всё. И мебель новую… Всё к чёрту. А это кто? Сантехник?
— Да, да. Приготовь поесть — человек голодный. Пойду пробку выключу, — повернулся Вербицкий к двери.
Но не вышел — сзади навалился Дрямов. Он, раздеваясь, заметил в шкафу камуфлированный бушлат и всё понял…
Рыча, упали на пол.
— Ах, ты, мент поганый! — хрипел Дрямов. — Взять хотел?!
Он цепкой хваткой, что клещами, схватил подполковника за горло. Фиолетовые круги поплыли в глазах Вербицкого, за пеленой промелькнули жена, сыновья. «Нет, ему теперь мало уйти, он порешит всю семью», — прожгло уходящее сознание.
Вербицкий сделал над собой усилие и, согнув колено, упёрся в живот Дрямова, и тут послышался гулкий удар. Дрямов неожиданно легко подался назад, закатил глаза и, застыв на секунду, рухнул на бок, проталкивая дверь в комнату. Кипяток в зале от его падения волной накрыл удлинитель. Затрещало. Сквозь хлынувший пар было видно, как Дрямов забился в конвульсиях. Выгнулся на спине мостиком, судорожно передёрнулся и обмяк, выпуская сгустки пены изо рта.
— Саша, вставай! Что делать-то? Мы убили его, по-моему, — кричала Вера, держа обломок ручки «тефалевской» сковороды.
— Вера, звони в скорую, в милицию, — выбегая в подъезд, закричал Вербицкий.
Вот он, этот электрощиток. Вот и злосчастный переключатель «пакетника». Злосчастный или счастливый?..
Александр Григорьевич вышел на воздух. Его тошнило. Руки дрожали, не удерживали мобильник.
Шёл снег, легко и плавно. Пухом лебяжьим он осторожно опускался на сырую землю. «Пора — вчера ведь Покров был. А помню, снег так же падал в 86-м, после Чернобыля. Мама говорила — не снег это, а осадки радиоактивные…» Александру Григорьевичу представилась мама, своя, и почему-то та — из села Грошево, плачущая, с узловатыми руками.