студенческая повесть.
Лицам до 18 лет и особо утончённым читать не рекомендуется!

ОБЩАГА

Ох, как хочется продлить свою юность, молодость. Хотя бы так — на бумаге. Я приступил к написанию этого «труда» года три назад. Терзаемый сомнениями, многократно останавливался. И всё сложнее брался за его продолжение. Ведь годы шли, я взрослел, а потому начатое казалось мне всё более ненужным и нелепым. Но, всё-таки, как хочется продлить молодость.… Хотя бы на бумаге.
Да простят меня читатели за нецензурные и сленговые выражения. Но в этом есть жизненная правда — примерно так мы и выражались тогда, двадцать лет назад. Буду рад, если кто-то узнает и своё залихватское студенчество в моих строках.
Итак, данное повествование основано на реальных событиях. Все имена и псевдонимы изменены. Почти…

1.СВОБОДА!

Время было неспокойное. Шел сентябрь 1988 года. Затеянная меченым Мишей перестройка исчерпала себя и маховик «ускорения» конкретно буксовал. До развала великой державы оставалось три года.
То тут то там проявлялись сепаратистские настроения, первыми зароптали прибалты. Националисты из «братских» республик ощетинились на русскоязычное население. Средства массовой информации, опьяненные «гласностью», вообще охренели – печатали всякую антисоветскую шнягу и оплевывали наше славное прошлое. Голова шла кругом – народ роптал. И бедствовал.
Основные продукты питания выдавались по талонам. Долбанный сухой закон вернул русских мужиков в семьи, но в тоже время лишил их доступного средства для снятия напряжения. Напряжения от такой паскудной жизни. Стоимость бутылки водки возросла до 9руб.10коп., да и то по талонам, месячная норма — две поллитровки в одни руки. С «бормотухой» дело обстояло не легче. Приобрести несколько бутылок можно было, только отстояв километровую очередь, потому как значительная часть виноградников в Краснодарском крае была нещадно вырублена. Благодаря этому мы сейчас, спустя 20 лет, испытываем трудности с краснухой. Грузинское пойло запретили, а свое виноделие матушку-Россию обеспечить вином не в состоянии…. Рубль катастрофически дешевел. Внешне, конечно, инфляция была не видна, но на черном рынке доллар стоил уже 4 рубля (вместо официальных 96-ти копеек). Короче – полный писец, страна катилась в пропасть!
В это смутное времечко, они – три провинциала, трое спаянных и споенных товарищей решили рвануть в областной мегаполис грызть, так сказать, гранит науки. Окончив десятилетку, вопрос стоял ребром – куда поступать учиться? О ПТУ не могло быть и речи, так как мамки и папки пояснили своим чадам всю порочность физического труда в будущем. Про ВУЗы также они не помышляли, так как не отличались особой тягой к знаниям и школьными красными дипломами. А вот техникум – то самое, с серединки на половинку. Особых пристрастий к каким-либо профессиям не имели, мечты о том, как стать космонавтом или артистом остались в радужном детстве. А посему парням пришлось пару дней попотеть, колеся по Горькому, выбирая, устраивающий всех троих технарь. Ведь жить в общаге и учиться хотелось бы вместе. Да какое на хрен учиться – одна гулянка у них тогда была в котелках!
Ринулись, было в автотранспортный – но там конкурс большой. Кто-то посоветовал попробовать в строительный. Там тогда было два отделения ПГС (непосредственно по строительству — кирпичи, балки и т.д.) и СТУЗ (сантехническое устройство зданий). На ПГС все места были уже забиты. Ну вот они и решили постичь водопроводную науку. Написали заявления, все как положено, вскоре сдали экзамены. И вот 1-го сентября три друга стали настоящими советскими студентами!
Выдали им синие студенческие корочки, поселили в общаге на Бекетовке. Вот она свобода! Что еще пожелать в семнадцать-то лет? Конечно деньжат. Назначили им стипендию – 30 рублей. Тогда на эти деньги по скромному можно было прожить две учебные недели. На оставшиеся две — родаки денег давали, не считая баулы набитые хавчиком. Короче, жить можно.
Первым делом стали осваивать свое жилище. Предоставленная комната №12 представляла из себя помещение 3 на 5 метров с одним окном, выходящим на улицу Бекетова. В комнате три кровати, шкаф, стол, стулья, из посуды — выдан был чайник алюминиевый, емкостью 4 литра. О чайнике скажу особо – он был настолько неуклюж и массивен, что при желании им можно было отправить к праотцам. О, сколько же тонн водички было выпито из него во время ночного сушнячка, после студенческих попоек этой веселой троицы. Все наверное помнят свои первые состояния похмелья в семнадцать лет, которые отнюдь не сопровождались дикой головной болью, а присутствововал лишь легкий такой, безобидный сушнячок.… Да уж, далеко же мы ушли в винопитии к тридцати годам. Тут и абстинентный синдром, и эпизодная амнезия, и стремительная возросшая толерантность. Ну, это отдельная тема дорогой читатель, а к чайнику мы еще, по ходу, вернемся.…
Так вот едем дальше. Общага была 4-х этажная, из красного кирпича. На первом этаже – ленинская комната с телевизором. В коридоре — неусыпный вахтер, кабинет коменданта, в остальных комнатах проживали семейные студенты. На втором – жили парни, третий этаж смешанный-то есть и мальчики и девочки. Причем парней сюда селили самых благонадежных, отличников, дабы не особо мешать прекрасной половине этажа. Четвертый этаж – малина, чисто женский. Кроме обычных девушек здесь проживали и замужние особы. То есть они, конечно, в общаге жили без мужей, а их благоверные с нетерпением ждали их на выходные дни по месту жительства. Те и возвращались к ним с пятерками, да порой и с животами. Случалось и такое.…
В этом разношерстном муравейнике была коридорная система, то есть по одной кухне, туалету и умывальнику на каждый этаж. Да, в подвале имелся тренажерный зал и душ, мужской и женский. Молодые юноши, вдоволь накачав железом бицепсы, направлялись к двери женского душа, дабы насладиться видом хоть кусочка бархатных девичьих тел. А посему дверь оная была вся расковыряна то ли гвоздиком, то ли грифом от штанги, толи ещё чем… Дверь же в мужской душ была целая по причине стыдливости девочек в непристойности подглядывания, толи тело мужское, как отметил один сексолог, не настоль красивое в отличии от женского. Правильно — мужчине и достаточно то быть чуть-чуть посимпатичней обезьяны. Зато краны и смесители в мужском отделении были почти все искурочены в силу мужицкой орангутанговой неуклюжести и грубости.
Да, пора бы познакомить вас с нашими героями. Пора, пора, тем более они давно готовы к действиям, к описанию захватывающих событий, в которых они, конечно, играют главные роли. Итак, зовут их Вольдемар, Григорич и Конжик, вернее это их студенческие клички, думаю, этого будет достаточно для повествования. Самые обычные скромные советские парни из ИТР-овских семей нашей Родины, приехавшие покорить третий по величине город страны, город — Горький. Им хватило пару недель, чтобы перезнакомиться со всеми в технаре на курсе, в общаге, а также узнать месторасположение ближайших пельменных, булочных и винных магазинов…
Буквально через три недели они помпезно отметили первую стипендию. Собралась вся группа, около тридцати человек. Торжество проходило на окском откосе за Дворцом спорта. Угол спуска был — около 60-ти градусов, а вино «Арпачай» — ровно 18 градусов. Туда — на небольшую площадку, сквозь ивовые заросли спустились в легкую, влекомые грузом звенящих сумок. Назад же, изрядно окосевшие, шли, а верней почти ползли с большим трудом. Девчонки верещали, что молодые поросята! К тому же пошёл дождик, ботинки и туфельки буквально вязли в глине. Но они — молодые, веселые и счастливые от свободы ползли и ползли вверх. Сколько же вещей: часов, сумочек и кофточек остались там, лежать до утра. Завязла в глине на откосе и туфля «Саламандра», туфля принадлежащая Вольдемару. Друзья потеряли его, или сами потерялись от него в тот вечер. Одним словом, вернулся в общежитие он только под утро, изъездив пол города на автобусах в одном ботинке.
Вот она советская эпоха – ночью ни один мент, ни один отморозок, никакая блядь его не тронула! А он все ехал и ехал как летучий голландец, прижавшись к стеклу «Икаруса» и вглядываясь в ночной город – «ну где же там моя остановка?!» Выходил на незнакомых остановках, пересаживался на другие маршруты и искал, искал свое временное, ставшее в ту ночь родным, пристанище – общагу на Бекетовке. Войдя в очередной «Икарус» он становился на задней площадке. Пассажиры сразу смещались к переду автобуса из-за почтительности к студенчеству, а может от испуга. Ведь новый костюм Вольдемара был в глине, а с необутой сырой ноги сочилась вода. Наконец, в четыре утра задремавшая было вахтерша, вздрогнула от дикого стука в дверь. Долго не могла узнать в пьяном подростке Вольдемара. Но, наконец, вызвав его сонных друзей из 12-й комнаты для опознания, пустила его, пригрозив поутру обо всем доложить коменданту – зловещей Полине.
Конжик и Григорич не на шутку обрадовались товарищу. Все расспрашивали: что, да как, да где? Но Вольдемара, видимо, в ту ночь первый раз в жизни постигла амнезия. То есть потеря памяти, как говорится – тут помню, тут не помню. Однако малые просветы в его мозгу были, в его мутных глазоньках запечатлелась площадь с большими красными буквами «Красное Сормово». Как потом выяснилось, Вольдемар побывал в другом конце города – в центре Сормова! Да забавная экскурсия получилась.
Однако и Конжик с Григоричем в его отсутствие провели время не зря. У Конжика под глазом светилась фишка – упал, как говорится, на ровном месте. А Григорич, в силу или в слабость своего хлюпенького организма, переблевал всю комнату. А посему досыпать эту бурную событиями ночь друзьям пришлось в кисло-перегарном смраде. Проснулись только к третьей паре. Кое-как собрались и двинули постигать науки, благо ехать до техникума недалече – три остановки… Целую неделю на переменах делились впечатлениями. Да уж, первую стипендию отметили на славу! Но это был только первый пробный шар…

2. СТАТЬ МУЖЧИНОЙ…

Время шло своим чередом, в конце октября посыпали былые мухи. Осень выдалась на редкость слякотной. Чем заняться в такую нудную погоду? Правильно – гулять, гулять и гулять, перефразируя великого Ленина. Распорядок дня был таков: с утра в технарь, затем – в общагу, с порога забросить на кроватки сумки с надоевшими учебниками и…кто куда – по интересам.
Поначалу интересы их совпадали. Вьюноши не на шутку пустились во все тяжкие – танцы-шманцы, девочки, буховедение. Буховедение, надо сказать, был самый любимый их предмет. Пили, как говорится, всё что можно, где угодно и с кем угодно… Конечно эта приятная процедура омрачнялась долгим стоянием в очередях. А посему винища набирали про запас и на все. Первый месяц употребляли в основном в общежитии и в основном за знакомство, и так пока все 4 этажа не перезнакомились.
Затем «зажигали» с горьковскими пацанами-одногруппниками. Те зачастую приезжали в общагу «покидать в три листа» (карточная игра на деньги — свара). Ходили в пельменную в соседнем здании, где всегда было свежее пиво в разлив. О как прекрасен вкус пельменей с кетчупом к пиву.… Да мало ли поводов выпить, когда здоровье есть и карманы не пусты! К среде – четвергу, когда бабки кончались, пацаны выдыхались и до выходных остепенялись. Гладились, причесывались и по утрам вовремя прибывали на уроки. Там с 8-ми до 15-ти часов с умными лицами отсиживались и дружно возвращались к очагу, где тоже дружно готовили ужин.
Ужин не отличался особыми изысками. Как правило, это – картошка жаренная, макароны, греча.… Когда продуктов было в обрез, Вольдемар с Григоричем готовили супер-блюдо. Рецепт таков: варили в одной кастрюле картофель и макароны (лучше лапша). Затем по мере приготовления это месиво толклось и подавалось к столу. Да, еще добавлялось масло (при наличии). Короче это варево хавали без хлеба («ни к чему, макароны итак из муки» — рассуждали они). Конжик, попробовав пару ложек такого кушанья, морщась удалялся в угол на свою шконку. А Григорич с Вольдемаром хихикая, уплетали за обе щеки своё творение, ещё и на утро оставалось, благо – Конжика доля оставалась нетронутой. Короче и сыто и экономно.
Нажравшись от пуза они любили завалиться на кроватки и вдоволь пофилософствовать. Одна из основных тем – стать мужчиной. Да, а как стать мужчиной в семнадцать-то лет? Что такого сделать, в чем себя проявить, чтобы сверстники сказали – во, вот это паря, вот это мужик! И тут они были единодушны. Чтобы стать мужчиной, требовалось, по крайней мере, три составляющих в поведении студента: курить табак (можно иногда и травку), пить вино (можно иногда и водку) и целовать девок (можно иногда и не только целовать). Короче, по первым двум позициям парни конечно преуспели. А по третьему направлению они шли каждый своим путем. К общей радости и приколу эти пути порой у них пересекались.… В общем, обо всём по порядку.
Начнём с Григорича. Григорич имел и второе погоняло – Суслик, потому как любил поспать не в меру, пуская слюньки при этом, как младенец. Спал он при любом удобном случае: все выходные дома, в электричке по дороге в Горький, на уроках в технаре, в общежитии, ложась раньше и вставая позже всех: ко второй-третьей паре. При этом и учиться умудрялся, пёс, лучше всех. Нельзя сказать, что он был умнее своих друзей – отнюдь. Скорее он был всех хитрее и в то же время всех ленивей. Чувствовалась в его породе некая тонкость, хлипкость и будто девичья аккуратность. Это видно было и по его почерку в письме и в чертежах, не то, что Конжик с Вольдемаром, писали, что курица лапой.
Нежностью своей, наверное, он и люб был девочкам. Причём девочкам примерным и самостоятельным, видящим в нём сына что ли, и играющим роль мамочки. Так и встретился он со своей Ниночкой Улыбаевой. И фамилия то у неё была подходящая. Так и ходили они по техникуму, мило улыбаясь, друг другу. Пара – ну просто прелесть, редкая студенточка втайне не завидовала их непорочной идиллии. Но и у них были определенные трудности. Во-первых: она была горьковская, и её всегда ждала домой маман, причем ждала вовремя. Во-вторых, училась она в другой группе и на курс старше. То есть встречи их были не часты и на нейтральной территории. Ну, сводит он её в кино пару раз в месяц (если деньги сэкономит на винишке и сигаретах), ну приведет в комнату общаги на часик. А больше часа она и не выдерживала в атмосфере вульгарных шуток его дружков. Одним словом, не любовь, а мука.…
Следует отметить, что по части хавчика Григорич был изрядным гурманом. Мама его, любительница постряпать, собирала в дорогу сыночку разные выпечки, котлеты жаренные, пареные и т.п. Да и папик его, совал в дорожку копчёности. Бывало, приедут они в воскресенье вечером в общагу, и давай разбирать сумки с домашностями. Все вроде бы сыты под завязку после выходных, но Конжик с Вольдемаром не в силах были устоять от аромата исходящего из волшебной сумки Григорича. Ага – опять окорок привез, кидай на стол! И большой шмоток, в два кило, копченой свинины или телятины тут же уничтожался в один присест, причем без хлеба. Это была особая трапеза. Пацаны садились в одних трусах и майках, в позе лотос на стульях вокруг стола и ели. Ели самозабвенно, не торопясь, отщипывая жирными руками по кусочку вдоль волокон мяса, молча, думая каждый о своем… Монотонно жевали, в мыслях благодаря папика Григорича. Затем, курнув, уваливались спать с тяжелыми животами и сны им в такие ночи тоже снились тяжелые. Разные сны, но в одном похожи – персонажами там были всё те же девочки. Сюжеты разные, но опять же сходились в одном – девочки убегали от главного героя в самый смачный момент, и совпадал этот момент с противозным звоном будильника. Да, молодые буйные гормоны давали о себе знать!
Порой Григорич, лежащий «ногой подать» до будильника, успевал вовремя глушить его пяткой. В этом случае они кемарили еще с полчаса. Но все равно вскоре срабатывали биологические часы Конжика. Он был самым ответственным из всех троих по части учёбы. А, посему рявкая, мат пере-мат пытался будить остальных, да так и не добудившись, бежал вприпрыжку на автобус, одев свой красный джемпер задом наперед и забыв почистить прокуренные бивни. Но этот дурманящий копчёный запах еще пару дней не выветривался из их многострадальной комнатёнки.
Так, все — таки от копчёностей вернёмся к личности Григорича, вернее к его мертвецкому сну. По натуре Конжик и Вольдемар были совами, то есть ложились очень поздно, вдоволь нашлявшись по общаге. Курили они, как и полагается студентам прямо в комнате, сидя на кроватях, ноги закинув на стол. Ну, так вот дело было вечером, да и делать то было особо нечего. Обо всем уже переговорили, пачка «Родопи» заканчивалась, в общежитии наступала тишь. Тишину в 12-й нарушало лишь сладкое хлюпанье спящего Суслика (Григорича). Пацанам не спалось, что делать, чем развлечься в столь поздний час?
И тут Вольдемару в его бестолковку пришла гениальная мысль – а что если дать спящему Григоричу покурить? Он ведь бедолага, наверное, недокуривает так как большую часть своей жизни по-просту дрыхнет. Короче друзья раскурили по сигаретке, перевернули их фильтром наружу, а огоньком в рот и дунули. Получились довольно плотные струйки дыма, своеобразные паровозики. Пацаны приноровились к лицу Григорича и стали дуть то вместе, то поочерёдно. Суслик закашлялся, зачихал, весь как-то скукожился, прикрылся одеяльцем, что-то пробурчал, но так и не проснулся. По крайней мере, хлюпанье его алых губок уже не донимало их в этот бессонный вечер.
В общем, эту процедуру приколисты наладили на постоянную основу. Григорич иногда и просыпался, не столько от дыма, сколько от дикого ржания двух придурков. Немного повякав, он вновь уходил в мир грёз. Порой они выдували по две три сигареты в его нежное личико, горячий фильтр уже обжигал губы, а они всё дымили и дымили будто два ударных паровоза первых советских пятилеток. Сизый дым густо, по-восточному загадочно обволакивал всю сущность Григорича, и словно пылесосом монотонно втягивался его ноздрями.… Вскоре они до того подсадили Григорича на этот никотиновый кумар, что если он накануне не был обкурен, то наутро был раздражительным и рассеянным. А «накурившись» ночью, просыпался бодрым, энергичным и розовощеким, наверное, от избытка никотина в крови. Опять же, и курить он стал днем гораздо меньше. Вот она и экономия на сигаретах, однако, Нинку Улыбаеву лишний раз в кино сводит.
Теперь о Вольдемаре. Ну, это особый тип. Внешне – вполне приятный мальчик, высокий, жгучий брюнет. По части девочек он был также как и предыдущий персонаж, весьма замечаем ими. Но в этом деле Вольдемар был эстетом. По его понятиям должны соблюдаться два условия: чтобы она нравилась Вольдемару, и чтобы он люб ей был. Если же одно из условий будет не соблюдено, что–то в его сложном физиолого-психологическом механизме сразу давало сбой и… ничего не получалось. А однажды такое и случилось в натуре. Привел подружку в баню, целовались, любовались – все было в боевой готовности. А как раздел её, да прилег с ней на полог, так сложная система и дала сбой…. Короче запуск ракеты не состоялся. То ли перенервничал Вольдемар, а может, и не шибко мила ему была подружка. Одним словом оригинальный тип, поэт, да и только. Любил некую лирику в отношениях с дамами. Да и в Горьком то он, буквально спустя месяц после поступления, втюрился в одну подружку Анечку. Она училась в другой группе на их курсе, а жила во 2-й общаге, что в 8-ми остановках в сторону площади Советской. Да и Аньке Вольдемар, видимо, приглянулся. Ходили в кино, гуляли под ручку по ночной Бекетовке, обоюдно приезжали в гости к друг другу в общаги. Короче, таси-васи, любовь-морковь, всё как полагается, а иногда и с цветами.
Как-то раз заболело у неё горлышко, ангинка значит. Надо отметить, что ангина у Аньки редкой разновидности была – без температуры. Вольдемар исследовал её горлышко – надо же все горло заложено красной херней, а температуры нет! Но ближе к делу. Задумал Вольдемар навестить больную. С пустыми руками ведь не поедешь, а конец недели – бабок нет. Что делать? Снарядили студенческую вылазку в универсам, что на площади Советской.
Суть вот в чём, в том магазине было самообслуживание, этим наши герои и воспользовались. Ходили по продуктовым рядам, выбирали, что поменьше объёмом, да запихивали под пуховики – благо ноябрь месяц был. На выходе для виду заплатили за пару батонов и гудбай. Да уж, нынче такие фокусы не прокатят – везде видеокамер понатыкано, поймают — не отмажешься, да ещё и охрана вдобавок накатит по репе. А тогда в прекрасном советском далЁко пожурили бы, да в комсомольскую ячейку бы просигналили, мол, помогите оступившемуся товарищу. В общем, поделили они добычу в подъезде, все сливки, как полагается, друзья отдали Вольдемару – к невесте лыжи навострил как никак. На остановке попрощались, «мне, мол, налево, а вам – направо». Но что-то неприятное предчувствовал Вольдемар впереди. И не ошибся…
Вольдемар сунул шоколадку вахтёрше, та, улыбаясь, пропустила его без проблем. На втором этаже он дёрнулся в заветную комнату – бамс, а там заперто! Что делать? Сел в коридоре на корточки, затянул сигаретку. Куда Анька делась? Ведь больная же.… Хотел, было уходить, как вдруг в двери заелозил ключ. Смотрит, а оттуда выходит Самед с довольным фейсом. Этот кадр, был туркменом или таджиком, ну черный короче, но по-русски балякал довольно сносно. Сам высокий, видный, после армии, года 22 ему. Вольдемар в недоумении – какого хрена они там закрывались? Решительно настроившись, вошёл он в комнату, но в тайне то, наивный надеялся, что они там были всё-таки не одни.
Глядь, а Анька в постельке нежится довольная, румяная, и вроде бы уже не хворая. В комнате полумрак, накурено – хоть топор вешай. Амба – всё понятно! Да и встретила она его довольно холодно.… О чем базарить? Вольдемар молча сел за стол, достал поллитровку «Анапы», ловко открыл и залпом из горла выдул почти всю. Выдохнул из груди боль свою, пацанскую. Бросил на стол пакеты с супом, шоколадки – мармеладки и удалился.
Осенний ветер хлестал в лицо, хотелось выть – не вылось! Приехал в свою общагу, занял денег, набрал краснухи и нажрался так, что крышняк сорвало основательно. Дело было в следующем. В это время в комнату с бабского этажа вернулись его приятели с какими-то чертежами и тетрадями – взяться за учебу надумали идиоты. Смотрят, а за столом Вольдемар вообще никакой. Что такое? Поведал он им о своём наболевшем. Посочувствовали они ему, мол, ну и сучка эта Анька! Предложил Вольдемар им выпить – а им не до того, в книги свои углубились. Вольдемар разделся было кое-как, да потом снова стал одеваться – к Аньке, мол, на разборки. Те, давай его удерживать – все бесполезно. Короче плюнули они, да и закрыли Вольдемара в комнате, дабы не начудил чего. К тому же и темнеть начало – мало ли попадёт в непонятки какие в ночном городе. А сами направились со своими чертежами на 4-й этаж.
Но Вольдемар во хмелю буйный – хрен удержишь. Открыл он окно, связал три простыни вместе, да и стал спускаться помаленьку вниз. Но простынь то привязать к раме запамятовал, короче – бух, слетел как по маслу вниз. Слетел да затылком об ноябрьский ледок на тротуаре. Неизвестно сколько загорал там Вольдемар без чувств, но на его счастье возвращался с киносеанса Поскребыш, да и заметил бездыханное тело. Гоша Поскребышев парень в общем не плохой (о нем будет рассказано ниже), сообщил его корешам. Конжик и Григорич были немало удивлены, ведь они заперли этого пьяного подростка в 12-й. Пошли, проверили комнату, а там ветер шторами играет и дубак как на улице. Ринулись за Вольдемаром, на силу притащили его, да спать уложили…
Утром пацаны прикалывались – «как же так Вольдемар, пиджак то фартовый ты не забыл одеть на свидание, а вот на ногах то был в трико да в тапочках». После этого случая Вольдемар с месяц не выпивал, даже пива безобидного. А насчет любви он дал себе зарок – более не влюбляться. И пустился во все тяжкие насчет девочек, как и друг его Конжик, о котором настала пора рассказать.
Конжик по отношению к девкам был сущий террорист, проходу просто не давал. Но в отличии от своих приятелей он брал их нахрапом. Была в нём какая то звериная грубость что ли, угловатость несусветная. Впрочем, в этом и была его особая прелесть. Как ни странно, но отдельная категория дам и в нём находила что-то привлекательное. Кстати, и кличка его была зверинно-обезьяного происхождения…
Был в то время очень популярен в Союзе художественный фильм «Кинг Конг», затем и «Кинг Конг жив». До того популярен, что наши друзья ходили на этот сеанс не по разу. Впрочем, ходили они на него, наверное, не в силу высокой художественной уникальности фильма. А просто жизнь заставляла – познакомишься сегодня с одной, так она на «Конга» просится. Познакомишься с другой – та же история. К тому же и советский кинопрокат, надо отметить, не предлагал широкого выбора. Но вернёмся к Конжику. Как вы догадались, друзья и дали ему эту кликуху, по мотивам вышеуказанного бестселлера. Только изменив её до уменьшительно-ласкательного — Конжик. И он в полной мере оправдывал её. Бывало, умоется Конжик утром, встанет к зеркалу и начнёт настукивать кулачками по своей впалой волосатой груди. Ну, прям как в кино та обезьяна на небоскрёбе, когда её расстреливали янки с вертолётов. Да и фейс его оставлял желать лучшего.
Нет – он в принципе был не уродлив, даже имел обаятельную улыбку до ушей. Дело в том, что Господь наградил бедолагу ничем не выводимыми угрями. Он давил их стоя у зеркала в цветастых трусах: давил, выдавливал, прижигая тройным одеколоном. Но от этого их не становилось меньше. На другом месте вскакивали новые, а на месте выдавленных появлялись глубокие поры и рубцы. Короче испортил себе мордашку пацан. А это бесило Конжика безмерно, он их всё давил и давил перед зеркалом и верещал, словно Конг в натуре. К слову – об одеколоне. Конжик не прочь был его принять и вовнутрь в минуты грусти. Вольдемар с Григоричем уж ныкали пузырьки от него. Доходило порой до того, что когда в 12-й одеколона не было, он выдвигался на поиски добычи по этажам. Зайдет, бывало, в комнату девчонок, типа расписание уроков на завтра узнать, а сам глазенками зырк-зырк, ага – цель заметил. Поворкует минут пять и мимоходом пузырёк с полки захватит. А то и хряпнет залпом, прям там пол флакона за шкафом. Да со стола пласт сала тут же на закусь заглотит. Но девчонки вскоре просекли, что он по части лосьонов да одеколонов слаб, да при визитах его стали повнимательней.
Как студент, Конжик был что надо. Особым интеллектом не отличался, однако добивался успехов своим кропотливым трудом и упорством. Он из тех, про которых говорят: две недели гуляет – два дня нагоняет. А нагонять упущенное он мог – трудился до седьмого пота. Кропел ночами над своими сантехническими учебниками, с неизменной сигареткой во рту да с оттопыренными, фиолетовыми от напряга (или от одеколона) ушами.
Однако вернёмся к заданной теме этой главы: стать мужчиной. Речь пойдёт, как вы помните, о третьей составляющей – о девочках. Итак, переходим к конкретным действиям. А посему откроем следующую страничку…

3. СВЯТАЯ ТЕРЕЗА.

Как-то, слоняясь в поисках очередной жертвы по коридорам общаги, Конжик встретил одну интересную особу. Трали-вали, слово — за слово, короче познакомились. Звали её Люся Святкина, так и прозвали ее впоследствии по фамилии — Святой Терезой. Хотя в поведении своём она особой святостью не отличалась. Возраст Терезы – 22 года. Для 17-ти летнего Конжика это просто зрелый возраст, к тому же была замужем. Муж, как говорится, объелся груш и жил где-то в провинции. Жил и зарабатывал бабки для своей благоверной, дабы та могла жить безбедно в общаге, да не в чем себе не отказывать. Вот она и не отказывала…. Тереза была довольно хороша собой, кареглаза, с чувственными губками, сексуальные округлости её не давали покоя многим прохожим мужчинкам. Короче, пригласила она Конжика на чашку кофию в свою комнатёнку, где, кстати сказать, в тот день была одна. Конжик, не будь дурак, фунфырик откуда-то приволок. Подвыпили молодые, да и не устояла Святая Тереза перед его сногсшибательной улыбкой…
Тыр-пыр, скакали до утра, не одну лошадь сменили в пути. Вернулся Конжик в 12-ю только в шесть утра, помятый и приятно усталый. О, это было море впечатлений от невиданных поз, которыми он весь день делился с приятелями. Всё бы хорошо, ан нет…. Наладил этот секс-террорист водить Терезу в 12-ю. Дело в том, что напарница её по комнате, была полной противоположностью Терезы – круглая отличница и примерная дива. То есть, особо при ней не покуражишься. Куда деваться? Сексодром у Терезы закрыт, а Конжику то хочется, да и она не против. В общем, выгонял он пацанов на пару часов из комнаты, а сам занимался со Святой не совсем святым делом.
Вскоре Вольдемару и Григоричу это блядство порядком осточертело. Надоело шляться неприкаянными по чужим углам, и они вынесли Конжику ультиматум: трахайся при нас. Деваться некуда, тот поломался малость, и согласился. Просьба лишь была у Конжика, мол, притворяйтесь хотя бы спящими. А то ведь не дастся Тереза в таких условиях, стесняется, мол. Хорошо, по рукам — договорились. Настал долгожданный вечер. В предвкушении чего-то до жути интересного и зрелищного Вольдемар и сам не на шутку раззадорился. Он предложил Конжику «поделиться» Терезой, мол, что ты брат ее один то мусолишь. Что ж, Конжик, как парень, по натуре — добродушный и не жадный, сразу согласился. Почему бы и не поделиться с боевым товарищем? Тем более что Тереза ему порядком поднадоела за месяц. Позы Кама-сутры пошли уже по второму, а то и по третьему кругу. Но условие одно Вольдемару поставил, чтобы всё провернуть типа невзначай. Договорились, что после первого «запуска» Конжик выйдет из комнаты с чайником за водой, а в это время Вольдемар и подгребёт к разогретой Терезе с интересным предложением. Ну, Конжик, там, в умывальнике выкурит пару сигарет, одним словом даст возможность Вольдемару вволю насладиться запретным плодом. На том и порешили….
Конжик предварительно прикупил 0,7 «Агдама», пару шоколадок занюхать, и, протерев одеколоном свой угрястый фейс, отправился на бабский этаж. Сладко налобызавшись с Терезой, они невзначай зарулили к кому-то на день рождение. Там они вдоволь повеселились, посылая через стол друг другу похотливые улыбочки. Короче, вскоре ретировались они от гостей, ссылаясь на усталость. А сами, словно сайгаки, вприпрыжку поскакали в 12-ю комнату. Конжик типа осторожно, чтобы не разбудить пацанов, повернул ключ в двери. Дверь скрипнула, они вошли… зловещая тишина. Слышен был лишь лёгкий притворный храп Вольдемара. Изрядно хмельная Тереза даже не заметила тлеющий бычок в пепельнице и сразу бухнулась поперек конговской кровати. Это было её самое любимое телоположение в сексе. Она ловко скинула трусики и нежно сказала:
– Андъюш, возьми меня… (следует отметить тут, что подруга слегка картавила).
Конжик неторопливо и обстоятельно хлебнул воды из алюминиевого чайника, затушил тлеющий бычок Вольдемара, приспустил свои цветастые семейники, да и запрыгнул на пассию… Пошла работа не на шутку. Кровать заскрипела как молотильный агрегат.
— Обожди малость, бля – скрипит…! — ругнулся Конжик.
Он вставил массивную чертежную доску под сетку кровати и продолжил своё праведное дело. А дело-то наладилось – Тереза заохала, заахала. Вольдемар и Григорич притаились ещё пуще, боясь выглянуть из-под одеяла, боясь хоть чем-то нарушить забавную свистопляску. Действительно забавную – ноги Терезы поднялись настолько, что скребли маникюрными ноготочками настенные плакаты разных рок-групп, развешенных Григоричем. В это время выглядывающий из под одеяла Григорич скрёб зубами, а Тереза же всё скребла плакатики, скребла монотонно, в такт движений Конжика.
Долго ли коротко продолжалось это чудо, но вскоре что-то сработало в сложном механизме Конжика и он, жалобно простонав, остановился. И… обмяк. Тереза царапала его спину и шептала:
— Ещё, ещё Андъюша…ещё.
— Ща, схожу за водой — буркнул он и, схватив чайник, вышел в своих неизменных старых шлепанцах из кожзаменителя.
Время пришло – Вольдемар набрался мужества. Скинув с себя одеяло, неожиданно, всё равно, что троянский конь, он подскочил к ошалелой Святой Терезе.
— Чё надо, ты кто!? – удивлённо спросила Тереза, при том ни сколь не прикрывшись.
Вольдемар, в ответ, не дав опомнится шалунье, всем телом навалился на неё. Но не тут то было! Тереза опустив ляжки, резко отпружинила ими Вольдемара к шкафу и заверещала как потерпевшая:
— Андъеш, Андъюш, скорей сюда!!!
Вольдемар, бедолага, отлетев, ударился об шкаф. Сильная боль охватила его буйную головушку. Но после сиюминутного помутнения он вновь ринулся в бой с воплем:
— Дааай!
Тереза вновь пустила в ход свои сексопильные ножары, и давай лягаться, семеня, словно газель молодая. Тут прибежал Конжик, он давно стоял за дверью и переживал за друга. Однако, видя, что дело-табак стал, типа, заступаться за свою возлюбленную. Короче, обиженная Тереза схватила свои кружевные трусишки и выбежала босая в коридор. Конжик за ней. Под занавес, долго терпевший эти «грязные танцы» Григорич, высунулся из под одеяла и разразился диким смехом. А неудовлетворенный и ещё неостывший Вольдемар сидел на полу у шкафа, задумчиво почесывая шишкастый затылок. Вот такие дела, вот такая, падла, любовь…
Да, а о Терезке не всё еще сказано. Ей ещё предстоит поманить своими прелестями не одну мужскую особь. Но об этом в следующих главах, о мой нетерпеливый читатель.

4. ПЕРЕВОСПИТАНИЕ.

Заканчивался первый семестр, заканчивалось и терпение у комендантши Полины.
Пару-тройку раз она, во время плановых обходов общаги, наведывалась и в 12-ю комнату.
О Боже, бедная женщина! Инфаркт, который миокарда чуть было, не постиг её, её – бывшего комсорга, ныне – морально чистого партийца. Такого чуда за 20 лет работы Полина еще не видывала. По полу, весело позвякивая, раскатывалась зеленая 700-граммовая тара. Шторы, некогда новые, цвета невинной девственности, розовые шторы напрочь заляпаны всякой херней. Одним словом – они использовались как полотенце для хозяйственных и разных там нужд.… В кастрюлях – окурки, стены обклеены пачками сигарет и фотками новомодных рок-групп. Короче, бардак полнейший. Полина, и без того жёсткая баба, заверещала, нет — зарявкала на троих придурков, стоящих перед ней с опущенными бедовыми головками. Приговор был неминуем – расселить, на хрен, этих землячков. Но прежде обязать их произвести в комнате косметический ремонт и привести всё в соответствие… Срок – неделя!
Парняги не на шутку перепугались и дружно взялись за работу. Григорич, как самый хозяйственный, привёз от бабули какие то старые обои времен Никитки Хрущева. Прикупили водоэмульсионки. Пригнали на помощь святую Терезу и Каркушу (новую пассию Вольдемара). И за какие то пару дней забацали отменный ремонт. Затем пригласили грозную Полину, так сказать, на госприемку. Та, довольно шмыгнув мясистым шнобелем, ткнула щупленького Григорича в грудь и сказала:
— Что ж, довольно сносно. Но ты пока поживешь у Антипа Тряпкина. Собирай вещички – вперед…
Ничего не поделаешь. Григорич, обстоятельно собрав свои пожитки, вплоть до ластика, обречённо двинулся в другой конец коридора, по направлению комнаты №19. Там ему предстояло прожить по приговору Полины ближайший месяц. Следующим должен быть Вольдемар и так далее. Таким образом, она наивная, полагала перевоспитать этих троих недоумков. Григорич вошёл в своё новое жилище. Осмотрелся неришительно, познакомился с хозяином комнаты Антипом и стал жить дальше.
Следует отметить этого типа Антипа Тряпкина. В техникуме он слыл отличником и активистом во всех общественных делах. Недавно был назначен, или как тогда говорили – избран, председателем профсоюзной организации технаря. А посему надоедал всей студенческой братии разного рода копеечными взносами и поручениями. Короче, неприятный тип был этот Антип. Что касается прошлого этого выскочки, то оно было довольно смутное.
Что знали о нем студенты? То, что возраст его – 19 лет. Он уже успел послужить в армии. Но по каким то причинам комиссовали Антипа из доблестных рядов. На теле его, точнее на правой груди виднелось пулевое ранение, о котором Антип не любил рассказывать. Вспоминается такой случай, рассказанный им же. Однажды поздним вечером возвращался он в общагу, шурша полами своего кожаного плаща по осенней листве (как он хвалился, плащ был 1937 года, трофейный — офицера вермахта). И вдруг, откуда не возьмись, возникли на его пути хулиганы. Что хотят эти выродки от советского дембеля!? Ясно что – закурить. Но Антип, к сожалению, не курил. Да если бы и курил, вслед за просьбой о сигарете, однозначно последовали бы и другие уже отнюдь не просьбы, а требования. Короче, начали те хулиганы крутить Антипа то ли на бабки то ли на его раритетный плащ. Но не тут то было – дальнейшие действия Антипа были непредсказуемы. Он резко распахнул свой плащ, затем другие одежонки на груди, и указывая перстом на свое ранение дико возопил:
— Да я за вас в Афгане кровь проливал, сволочи!
Хулиганы, конечно, опешили – не каждую ночь встречаешь воина-афганца. Растерянно переглянулись, да и оставили убогого в покое. Вот таким находчивым был наш Антип Тряпкин. Но парням казалось всё более проще – чмырили видать конкретно Антипку в армии, а он, не выдержав всего этого, стрельнулся себе в грудь. Так самострелом и спасся он от дальнейших истязаний, да от изнурительной муштры солдатской. Но пришли к этому выводу пацаны не спроста и не сразу. Хотя, обо всём по порядку.…
Поначалу Антип казался всем весьма солидным и авторитетным. А как же — всегда весь в делах, в общественных нагрузках. Однако что-то странное виделось в нём: постоянно один и в технаре и в общаге. То есть он вроде бы был и в гуще событий, но особых дружеских отношений ни с кем не заводил. И чутьё наших троих друзей не подвело.
Итак, Григорич поселившись у Антипа Тряпкина, плотно взялся за учебу. Надо отдать должное, и Антип оказывал ему помощь в этом. А как же – как верный соратник, а точнее – как верный пёс комендантши Полины, он неотступно следовал её директивам. А посему активно и взял, как любое другое дело, на поруки недоуменного Григорича. Успеваемость последнего попёрла вверх. Вольдемар с Конжиком сначала даже обижались на товарища, затем завидовали. Но, плюнув на свои пацанские предрассудки, тоже взялись за ум. Стали приходить к Антипу с тетрадочками, да чертежами. Тот охотно стал помогать и им — непутёвым, а после трудов праведных и чайком потчевать. Короче план Полины сработал. Она, узрев благие перемены в поведении бывших шалопаев, стала даже с ними приветливо здороваться. Но не долго продолжалась эта идиллия. Дело в том, что срок Григорича подходил к концу. Наступала очередь Вольдемара.
Ровно через месяц Вольдемар поменялся местами с Григоричем, чему был неизменно рад. Так как сексуально неуемный Конжик совсем задолбал ночными визитами со своей Терезой. К тому же и у Вольдемара появилась Каркуша (Люся Каркова). И теперь они зачастую не могли поделить вечера в 12-й комнате. Составили даже график траходрома, и поначалу соблюдали его. Но вскоре, Конжик в пьяном угаре сорвал со стены никчемную бумажку, нарушив тем все достигнутые с Вольдемаром договорённости.
Антип радушно принял нового жильца. По комсомольски тепло попотчевал Вольдемара чайком с овсяным печеньем. Затем пригласил к просмотру телефильма «Тени исчезают в полночь». Надо сказать, что Антип был одним из немногих, кто имел в комнате телевизор. Пускай чёрно-белый, пускай с нудно гудящим трансформатором, но для того времени это был шик студенческого быта. А что ему – вино не пил, девочек в кино не водил, вот и оставались у Тряпкина деньги на прокат телевизора, да на разные там овсяные печенья.
Но в первую же ночь Вольдемар познал истинную сущность Антипа. Часов в одиннадцать вечера, когда общага только начинала свою бурную жизнь, они улеглись спать. Вольдемар сам был удивлён такой своей смиренности. Видимо сказалось уважение к распорядку дня хозяина комнаты. Все обитатели общаги знали, что Антип был жаворонком – всегда рано ложился, и рано вставал. И как оказалось, не зря он торопился к своей сладкой кроватке. Но обо всём по порядку…
«Высплюсь, однако, завтра контрольная по сопромату» — зевнув, подумал Вольдемар и завалился на спину. Прошло минут двадцать, не спалось. По морозному ясные звёзды ночного неба загадочно светили в глаза. Ночь была, как говорится, истинно поэтическая и вдохновляла к сочинению стихов. Вольдемар, не напрягаясь, сложил первые строчки:
«Ты пришла ко мне в халате,
Улыбнулась, как всегда,
Разлеглася на кровати.
И сказала: — «Вова, да…!»
Вдруг тишина в комнате нарушилась кроватным скрипом. Нет, это был не тот кратковременный скрип при переворачивании с бока на бок. Это был скрип монотонный, неистовый и страстный… Вольдемар нехотя вышел из сладких грёз стихосложения и обратил взор на кровать профсоюзного активиста. Она тряслась, скрежетала и ходила ходуном под лежащим на животе Антипом. «Чет, что за хрень!..» — подумалось Вольдемару. «Может Антипу плохо, и нужна помощь?» Мысли путались в голове неискушённого семнадцатилетнего парня. Но как оказалась Антип в этот момент в помощи не нуждался. Ему нужна была помощь только матраса и собственной руки. Через пару минут он блаженно закряхтел, обмяк и заснул сном праведника. Вольдемар же ещё долго не мог уснуть. Он был просто ошарашен. В голове всё это не укладывалось. Не вязались вместе такие разнополярные вещи: как же так, днём Антип — отличник, активист, а ночью превращается в гадкого виртуоза рукоблудия. «Почему же Григорич за месяц не раскусил этого онаниста? А что Григоричу – он вечно дрыхнет, суслик, он и в Африке суслик. А этот придурок Антип, что он тёлку себе не может завести? Да выхлёстывать в неё свою похотливую энергию. Сразу показался он странным, этот афганец ложный. Теперь ясно, почему он спать торопится лечь…. А мне то что, месяц терпеть это блядство?.. Нет уж, я его, бляха-муха, проучу!»
Звёзды Вольдемару казались уже не такими загадочными и стихи не шли в голову. Высокое и низкое несовместимы… Он с отвращением взглянул на Антипа, тот уже вовсю похрапывал, свесив натруженную руку. Вольдемар отогнав пакостные мысли, вспомнил о завтрашнем сопромате, с тем и уснул.

5. ПЫХТУН.

На следующий день Вольдемар был не в духе. И с Каркушей поссорился, и сопромат сдал на тройку. Из головы всё не вылазили ночные выкрутасы Антипа. В общагу он ехал один, друзья его потерялись где-то в коридорах технаря. Вольдемар после техникума по старой привычке зашёл в свою бывшую 12-ю комнату. Никого ещё не было. В комнате было на редкость свежо, видимо вчера здесь не бухали.… На пользу пошли нравоучения Полины. Ну что ж, это уже в крови студента – если где-то чисто, надо обязательно нагадить. Вот и Вольдемар бухнулся на кровать, водрузив пыльные ботинки на стол с чертежами. Задумчиво закурил. Так и сидел, попыхивая в потолок. Плавно парящие клубы дыма затейливо вырисовывали разные фигурки. На миг ему показался профиль его бывшей подруги Анны. Вольдемар встрепенулся, фу ты! Всё с любовью покончено…
В коридоре послышались шаги и дикий гогот Конжика. Два друга шумно ворвались в распахнутую дверь, всё равно, что свежий ветер. Григорич, как всегда, был по-детски розовощёк с морозца, напевал мелодию «Белые розы». А Конжик с провокационной ухмылкой сбросил ноги Вольдемара со стола, поставив взамен трёхлитровую банку с пивом. Жирный аппетитный лещ шмякнулся рядом.
— Чё скучаем, Вован?! — справился он. — Вот взбодрись пивком.
— Откуда такая роскошь? — лениво потянулся Вольдемар.
— Прикинь, он трёшку на остановке нашёл, — встрял в разговор Григорич.
Следует отметить, что трёшка, то есть три рубля были в то время довольно приличными деньгами, в любом случае для студента — точно. А как же: кружка пива (0,5л.) стоила 22 копейки, кило картошки — 12 коп., буханка ржаного хлеба — 18 коп., килограмм сахара — 90 коп., билет в кино — 30 коп., билет на автобус — 6 коп. Одним словом — коммунизм, да и только. Правда, напитки покрепче, благодаря Горбачу, стоили подороже. Например, за бутылку «Портвейна» как раз и приходилось выкладывать эту самую зелёную трёшку, плюс 20 копеек.
Но сегодня ребята решили побаловаться только пивком. Во всяком случае — для начала.… Под пиво пенное Вольдемар и поделился своими горестями. Мол, поселили его с ярым мастурбатором — спасу нет, уснуть невозможно. Впечатлительному Григоричу, большому любителю солёненького, во время пивной трапезы даже рыба в рот не лезла. Он всё слушал рассказ Вольдемара, да брезгливо отплёвывался. Как кость в горле — как же так: он целый месяц сладко похрапывал под блаженные всхлипы Антипа. Конжик выслушав всю эту хренотень, утёр с губ пенные хлопья рукавом и мудро заключил:
— Братишки, чую, и меня ожидает такая незавидная участь через месяц. Надо его срочно исправить. Ведь Полина же нас исправляет с помощью его. Вот и мы исправим Антипа. Поможем стать, так сказать, настоящим мужчинкой. Он, поди, и бабы то не щупал.
Недолго подумав, они выбрали испытанный способ для предстоящей забавы. В руках Конжика было сильное оружие — Святая Тереза. Да, да та самая Тереза. Ей, многострадальной опять предстояло сыграть роль на ниве секса.
Три светлые головы придумали следующий план действий. Собственно и придумывать то было нечего. Решили действовать по тому же сценарию, как когда-то с Вольдемаром. Конжик опять должен был пригласить к себе, так сказать, «на рюмку чая» Терезу. А затем под шумок в темноте к ней разогретой запустить Антипа Тряпкина, что зверя дикого. Уж, наверняка, он не откажется от дармового удовольствия. Хотя, как сказать — от дармового. Ну, обо всём по порядку, мой нетерпеливый читатель…
Итак, предстояла непростая задача. Ведь Терезу надо было для начала напоить. Как женщина весьма порядочная, не будет же она ложится на трезвую голову под этого извращенца. Но самое сложное в этой задаче — найти денег. А пить то она всегда готовая. Григорич ради такого святого дела распотрошил свою заначку, приготовленную на покупку марок. Следует отметить, что он слыл великим филателистом. Приведёт, бывало, Ниночку Улыбаеву в гости, и давай её марками пичкать. Посмотри, мол, да рассмотри мою новую коллекцию про обезьян. А ей и в жизни обезьян хватает — вон Конжик мельтешит меж кроватями еже вечерне. Она, бедная устала уже от этих бестолковых бумажек, так что в глазах рябит. Коленками елозит, да мечтает всё, когда же её недогадливый бойфренд к действиям перейдёт.
В общем, сбегали в универсам, прикупили три бутылки «Арпачай». Ради предстоящего зрелища пацаны не скупились, а потому прихватили на закуску так любимого Терезой «Птичьего молока». Впрочем, ассортимент кондитерских изделий в то время не отличался особым разнообразием. Войдёшь в магазин, а там, на пустующих полках только водка, да сахар по талонам, а без талонов, пожалуйста — морская капуста, да «Птичье молоко», иногда…
Долго не могли придумать весомый повод для пьянки. Но Григорич — любитель всего раритетного старья, достал откуда-то полуистлевший бабушкин календарь. Прочитали, ага — сегодня, 21-е декабря — день рождение вождя народов товарища Сталина.
Тереза была не в духе, тем паче долго не могла вспомнить кто же такой Сталин. Но, узнав, что её ждут любимые конфеты, приняла предложение «друзей» прогуляться до 12-й комнаты. Видимо, почуяв женским сердцем, очередные приключения она предварительно надела свежий бюстгальтер и подушилась модным тогда «Альянсом».
Наконец то пацаны со своей пассией, предвкушая что-то интересное, закрылись в комнате. Весёлый звон гранёных стаканов был слышен из форточки на всю Бекетовку. Тереза разрумянилась, что девица красная. Язык заплетается, похотливо по ноге костлявой Конжика гладит. А тот всё щерится довольно, сигареткой попыхивая. Когда в последней бутылке оставалось грамм двести вина, Конжик решил, что пора приступать. И он дал парням условленный знак — трижды потёр мочку правого уха. Но Григорич с Вольдемаром упорно не замечали этого. Они беззаботно травили анекдоты, надеясь всё-таки допить остаток. Конжик опять потёр ухо, на всякий случай уже четыре раза. Но бесполезно. Ухо уже покраснело, а он всё тёр и тёр его. А они всё, будто бы, не замечали. Даже Тереза справилась о его здоровье, тупо пошутив:
— Андъюш, не раздъажение ли у тебя на ушке? Или чесотка, какая пъистала? Хошь, мази пъинесу?
Конжик начал свирепствовать, вызвал пацанов типа в туалет.
— Что же вы придурки не сваливаете? У меня ухо уже, бля, отваливается — прошипел он в коридоре. — Или вино хотите дожрать, алкаши конченные?
Тут парни вспомнили, что уславливались остатком захмелить Антипа Тряпкина. Ему ведь, непьющему, много ли надо. Выпьет этот стакан и корову завалит со своей то гиперсексуальностью. Короче, Конжик остался с уже готовой Терезой. А Григорич с Вольдемаром, прихватив бутылку, двинули в 19-ю комнату.
Антип долго не открывал. «Наверное, уже рукоблудит, озорник» — в унисон подумалось им. Наконец то дверь открылась. Из темноты выглянул недовольный заспанный фейс Антипа. Под мышкой его была папка с красиво выведенной надписью «Курсовая работа». «Делает вид, что курсовую мутит, озорник» — опять в унисон подумалось пацанам.
— Слышь, Антипчик, а мы в гости к тебе…- начал было Вольдемар.
— Какие, пацаны, гости в 10-то вечера? — промямлил он. — А ты, кстати, Вован со вчерашнего дня ведь у меня живёшь. Или забыл? Смотри Полина узнает, что ты сбежал, ого-го будет…
— Не узнает, Антип, если ты не скажешь — пробасил Вольдемар, проталкивая дверь. — Мы вообще то к тебе не с пустыми руками пришли, праздник сегодня. Доставай своё овсяное печенье.
Включили свет. Взору гостей предстала расправленная кровать. Видно было, что простынь ещё сухая. Ага, не успел.… Это хорошо, силы ему сегодня пригодятся.
За столом они разговорились. После рюмки вина подозрительность Антипа к вечерним гостям сразу как-то улетучилась. Он раздобрел, стал на редкость весёлым и достал из холодильника початую бутылку коньяка. Пацаны, не ожидая такого разворота событий, переглянулись: а не лишку ли это будет для их милого друга? Вдруг он на Терезу забраться не сможет? Но, томимые внутренней жаждой, приняли предложение Антипа выпить «ещё по маленькой».
Прошло около часа. Поддатые студенты забыли про всё на свете, и про Конжика с Терезой в том числе. Да и Антип, наверняка, забыл про своё ночное удовольствие. Да уж, великая сила — алкоголь. Григорич схватил гитару и стал распевать какую-то песню из репертуара то ли Окуджавы, то ли Галича. Одним словом всё было душевно. Антип любезно разливал рюмку за рюмкой. Улыбался, панибратски лез обниматься. Парни, не выдавая своей брезгливости, вежливо уклонялись от его объятий. Но шелудивым ручонкам его не было покоя, и тут он достал свою зачётку, и давай хвалиться пятёрками. Вольдемар не выдержал и затянул «Подмосковные вечера». Вечеринка явно затягивалась. Уже изрядно подпитый Антип, покачиваясь, пошёл в туалет. Когда Вольдемар с Григоричем остались вдвоём в дверь ворвался взъерошенный Конжик.
— Вы чё, придурки, алканите здесь?! — возопил он, подтягивая свои цветастые семейники. — Я уже там третью, торпеду кинул! Измаялся весь. Тереза в отрубоне полнейшем. Давайте, загоняйте Антипа — самое время.
— Да ща, сделаем всё. Не кипишись, — оправдывался Григорич.
— А где этот онанист, — будто только заметив, что его нет, спросил Конжик.
— В туалет пошёл. Что-то нет его долго. Обделался, наверное,- сострил Вольдемар.
— Не мудрено. Понамешали всего: после краснухи коньяк, вон, лопаете, — продолжал язвить Конжик.
Тут вернулся Антип, красный, словно рак. Наверное, и в правду пронесло бедолагу.
— С облегчением тебя, Антипчик, — улыбнулся Конжик.
— А, Андрюха, привет, — выдохнул Антип, — присаживайся, гостем будешь.
Через несколько минут Антип снова повеселел. Парни умышленно перевели разговор на эротичные темы. Стали рассказывать кто, как да с кем…. Отметилось некоторое оживление на лице Антипа, он заелозил на стульчике. Видно было, эти разговоры его тронули. Одним словом, парни предложили ему бесплатный секс. Ну, почти бесплатный: попросили «лишь» на завтра бутылку коньяка с него. Тот охотно согласился. Дело в малом, объяснили они. Стоит лишь войти в 12-ю комнату. И овладеть спящей женщиной. Она в такой, мол, отключке, что даже не почует в чём дело. Антип аж затрясся в предвкушении лёгкой добычи.
— Пойдёмте, пойдёмте, парни. Я готов, — суетливо забормотал он.
Ровно в полночь четверо пьяных тел легли на курс — к 12-й комнате!
— Давай, Антипчик, дерзай. Мы рядом, — подбадривал Конжик, запихивая его в комнату. Антип вытаращив глаза и сглатывая вожделённую слюну, сделал свой первый шаг к женщине, всё равно, что к подвигу. Первый шаг к тому, чтобы стать мужчиной…. Пацаны, спрятавшись за шкафом, приготовились к зрелищу. Но зрелище, к которому так долго готовились, было недолгим. А всё-таки ярким.
Антип, нервно потирая вспотевшие ладошки, подошёл к ней. Спящая Тереза в костюме Евы распласталась поперёк кровати, маникюрными пальчиками ног касаясь пола. Ничего не надо было делать. Всё уже приготовлено Конжиком. Надо лишь было только овладеть этой прекрасной, освещённой лунным бликом, женщиной. Недолго думая, Антип приспустил джинсы и прыжком по-звериному бросился на неё. На миг застыл всё равно, что на амбразуре и мерно запыхтел. Запыхтел, запыхтел и вдруг взревел жалобно. А длилось ЭТО всего каких-то пять-шесть секунд. Блаженный рёв его заглушил дикий хохот из-за шкафа. Антипка, очухавшись, спешно натянул штаны и как нашкодивший школьник вылетел из комнаты.
У каждого в жизни бывает первая женщина. У всех по-разному. У Антипа это случилось вот так…. Кто знает, если бы не его друзья — приколисты, нашёл ли бы он когда- нибудь дорожку к таинствам любви?

6. МИМО…

Следующее утро в общаге выдалось весьма шумным.
— Кто нагадил мимо унитаза?! — раздавалось в коридоре, — Кто, бля, нагадил, черти?!
Это был голос, нет, не голос — рявканье Гоши Поскрёбышева (в народе просто — «Поскрёбыш»). Дело в том, что в тот день он был дежурным по нашему этажу. Нет, он конечно, не должен был убираться. Но отвечать за порядок — обязан. А посему возмущённая уборщица, взглянув на график дежурства, разбудила данного крепко спящего мужа в шесть утра. Пригласила его пройти в туалет, неоднозначно при этом помахивая перед ним хлоровонючей тряпкой. Гоша послушно проследовал за блюстителем чистоты и порядка. Глянул в одну из указанных кабинок, а там…! Там не то что бы кренделя скукоженные, там как будто бы из бронсдбойда всё упахтано… И вонь страшенная! Как только этаж эту ночь переспал? Хотя, студенты — народ ко всему привыкший.
Тут следует уделить особое внимание этому неординарному типу. Мальчугану было немного-немало 23 года. То есть довольно «древний» для общей массы студенчества. Так как же он попал в столь безусую среду? Тем более на первый курс. Недоумённые пацаны сами задавали и себе и ему этот каверзный вопрос. А дело было в следующем.
Гоша Поскрёбышев был внуком секретаря самого Сталина(!). Чем сам необычайно гордился. И при случае лишний раз об этом родстве, стуча в грудь, нам — желторотым, напоминал. Но жизнь поначалу парнише не совсем удалась. Когда-то давно, в бурлящей юности своей, он разбил фейс одному недоумку. И не сказать, чтобы уж так сильно. Но этот потерпевший был сыном какого-то партийного босса районного масштаба. Ему, этому партийцу времён ранней перестройки, было глубоко наплевать на почти родство Поскрёбыша с товарищем Сталиным. Короче, дело к ночи, впаяли молодому хулигану два года общего режима. А дальше — больше. Что могло ожидать бывшего судимого? Армия. Родина призвала, но извините — в стройбат. А там, как известно, хорошим манерам тоже не учат. Короче, пройдя огни, воды и медные трубы, этот тёртый калач влился в коридоры строительного техникума.
Что можно было ожидать от человека, прошедшего две школы жизни — зону и стройбат?! Да ни хрена путного. Поначалу Поскрёбыш пытался привить все волчьи законы и в общаге. Причём глаз он в первую очередь положил на троих друзей. Вломится, бывало, утром в 12-ю, и давай кричать:
— Подъём, на хрен! Духи, подъём!
Те ни в какую. Куда там встать так рано, ежели легли только вот — под утро. Перевернутся с боку на бок, пошлют куда подальше придурка, и давай дальше похрапывать. Но Гоша, парень не из робкого десятка, давай их скидывать на пол поочерёдно. А те ни в какую. Продолжают спать, даже на полу.
В общем, походив к ним пару недель на «подъём», Гоша Поскрёбышев убедился, что с малолетними шлангами дело иметь бесполезно. Да так и отступился. А пацанам чего-то стало не хватать в жизни. Они стали сами провоцировать этого старика на грубость. Зайдут, бывало, в его комнату и опорожнят тишком банчонку с вареньем в пару глотков. А то и ластик стырят. Тот за ними — рявкает, пинками догоняет. Короче: и ему разрядка, и им весело. Так и подружились со временем. Собирались не редко на чашку чая, а то и чего покрепче. Только пил Поскрёбыш крайне редко, так как и без вина был достаточно дурной. Он и сам, наверное, чувствовал, что в подпитии опять кого нибудь покалечит. Хотя роста был не ахти какой — метр шестьдесят.
Уже спустя многие годы, Вольдемар раздираемый интересом, покопался в интернете. Нашёл: и в правду, у отца народов Сталина был секретарь Поскрёбышев. Вот так да! С какими же людьми сводила судьбинушка.
Но ближе к делу. В то мрачное утро Поскрёбыш не на шутку был расстроен. А посему построив всех подростков этажа в коридоре, возопил:
— Кто, бля, насрал мимо?!
Глухое молчание в ответ. Поскрёбыш, раззадоренный в конец, провазгласил:
— Фанеру к осмотру!
Это означало, по армейским понятиям, что надо было оголить грудную клетку и приготовится к удару кулаком. Но откуда это могли знать не служившие в Советской армии юнцы. Создался шум разъяснения.… А испуганная уборщица была и сама не рада создавшемуся положению. Взяла и побежала названивать комендантше. Благо, Полина жила рядом — прискакала в сиреневых клипсах и остановила беспредел распоясавшегося Поскрёбыша. Но при этом заявила, что даёт час на выяснение обстоятельств.
По нелепой случайности в то утро в строю не было Антипа Тряпкина. Ты уже догадываешься, дорогой читатель, что он удалился пораньше по своим глупым профсоюзным делам. А, как известно, отсутствующий, он и виноват во всех грехах. Художественный фильм советской эпохи «Гараж», я думаю, многие смотрели. Бог — не фраер, он — всё видит. Короче, трое наших главных героев, вдруг вспомнили, что Антипка вчера не на шутку разгулялся. То есть смешал в своём слабеньком желудке разноградусные напитки. И долго, при этом, зависал в туалете. По логике — это он нагадил. Падла!
При этом они повинились Поскрёбышу, что это они способствовали такому его невменяемому состоянию. Дабы тот, ночами напролёт мастурбирующий, стал мужчиной! Гоша с пониманием отнёсся к благим намерениям Вольдемара, Конжика и Григорича. И принял мудрое решение — об данном «зехере» Полине не докладывать, дабы не разочаровать её в своём комсомольском любимце. А проучить его своими средствами…
Насчёт туалета всё обошлось. Уборщице выписали наряд в пять рублей. Та и рада — немалые деньги! А посему она с превеликим усердием устранила в туалете антипкины «следы».
Так вот, Поскрёбыш придумал довольно изощрённый способ мести для Антипа. В одиннадцать вечера, когда Антип, по нашими подсчётам, ловил десятый оргазм, Гоша собрал пацанов этажа в туалете. Наполнил ведро водой, почти до краёв, и повелел:
— Срите, парняги!
Мы, недоумевая, переглянулись. Но по-студенчески быстро всё сообразив, начали быстро тужиться. Но быстро «такое» не всегда получается. Вот ежели бы утром, да под сигаретку. Короче, многие не хотели.… Но набралось достаточно.
Поскрёбыш по-молодецки схватил ведро, вынес в коридор. Заговорчески ухмыльнувшись, привязал его за ручку двери комнаты №19. Да, да, той самой, где мирно потчевал засранец Антип Тряпкин. Мы, переполненные адреналином, в предвкушении грандиозного цирка, разбежались по обеим сторонам коридора на лестничные площадки. Только, тускло освещённая, хлюпенькая фигура Гоши Поскрёбышева вырисовывалась посередине этого ночного действа. Он не унимался, он был в ударе. Со всей дури Поскрёбыш бухнул своим псариазным жилистым кулачонком по двери. И сиганул к нам. А в ответ — тишина. Что же делать? Начатое надо довести до конца. Выпихнутый Поскрёбышем Вольдемар остался один на один с дверью №19. Набравшись мужества, вспомнив все муки той «дрочевальной» ночи, он выбарабанил всю свою ярость в безответную дверь.
— Суки! — раздалось в ответ, — дайте поспать!
Вольдемар, не давая отдышаться, превозмогая вонь, исходящую от ведра-сюрприза, выпустил ещё одну смачную очередь ударов. И удалился восвояси.
Что тут было! Резким рывком Антипка дёрнул дверь на себя. Пахучий подарок потоком хлынул в его сексуальную комнату.
А-а-а! Твари! — раздалось в ответ.
Но дикий хохот с обоих концов коридора заглушил беспомощные вопли Антипа. «Да воздастся по делам его» — начертано в Великом писании…
На утро, как ни в чём не бывало, трое товарищей постучались к Антипу Тряпкину, типа на утренний чай. Дверь открылась. Перед ними предстал красноглазый виновник ночных событий. В пол комнаты была рассыпана хлорка. Пахло, нет — воняло чем-то омерзительным. Даже не верилось, что в этом аду мог потчевать человек. Даже такой, как Антипка. Что тут было! Антип вылил на них всю свою боль жалобную, со всем своим комсомольским темпераментом. Пацаны сочувственно покивали, но от чая отказались.
Уроки подходили к завершению. Ранние зимние сумерки быстро окутывали здание техникума. Здесь, на подоконнике лестничной площадки неугомонный Поскрёбыш придумал очередной сюрприз для бедолаги — Антипа.

7. ПЯТЬДЕСЯТ РУБЛЕЙ.

Решено было слегка подлататься. «Шерше ля фа» — примерно так гласит французская пословица, то есть «ищите женщину». Во всёх коварных делах задействована именно она — прародительница человечества. Так и тут: подозвали Каркушу, как вы помните — пассию Вольдемара.
— Хочешь подзаработать, Ирка7 — спросил Вольдемар, прижавшись к её пышностям.
— А чё сделать-то, Вовчик? — пропела она в ответ.
Бабёнка она понятливая — хватило пяти минут, чтобы всё разжевать этой похотливой девице. Тем более за ночь с Вольдемаром она была готова хоть в огонь, хоть в омут. А Вольдемар это ей и сулил за услугу, плюс десять рублей в придачу.
Дело заключалось в следующем. Она должна была прийти к Антипу Тряпкину и предупредить о якобы ждущей его опасности. Мол, святая Тереза откуда-то узнала о позавчерашнем своём насильнике. И теперь намеревается заявить об этом в вопиющем факте в милицию. Вместе с тем за определённое вознаграждение она готова забыть о ночном позоре. Все го то ничего — 50 рублей. Деньги было задумано поделить следующим образом: Вольдемару, Конжику, Григоричу, Поскрёбышу и Каркуше — всем по 10 рублей. Вот только бедной Терезе, несмотря на её «труд», в этом коммерческом деле не уделялось ни внимания, и ни копейки. Решено — сделано…
Антипка, выслушав переговорщицу Каркушу, был неимоверно рад, что ещё так легко отделался. И пять красных червонцев, прохрустев, легли перед ней на стол.

2005г. … 2009г. неоконченное…