Путь к добродетели лежит
через уродство…
С. Довлатов
Он впервые ударил женщину. Наотмашь, хлёстко. Ещё долго стоял в ушах этот щелчок безысходности, да горели на щеках глубокие царапины — следы ногтей её пальцев, некогда только ласкающих.
Приехали в общежитие со дня рождения её подруги. Оба «подогретые»: она — требующая внимания, и он — уставший, не в меру ревнивый. С чего началась ссора, Вадим уже не помнил. По обыкновению, наверное, с мелочи. У молодых, да горячих всё начинается с малого: и любовь со взгляда случайного, и разлад со слова неосторожного. Маша, не ожидавшая такого «ответа», заплакала навзрыд. Не чуя ступенек, теряя тапочки, сбежала с шестого этажа. От вахтёрши вызвала милицию. Пока те ехали, она ещё не успела остыть. Сержант, выслушав, сказал деловито:
— Что ж, пишите заявление.
Она и написала, глупая. Но уже через десять минут пожалела, увидев Вадима, спускающегося с лестницы в сопровождении двух молодцов в форме.
— Отпустите! — взмолилась она, вцепившись в его рукав.
— Поздно, милочка, поздно, — отмахиваясь, процедил сержант. — У нас и заявление от вас имеется…
Привезли в отделение милиции, составили протокол. Всё как полагается. Ночевать определили в камеру, в так называемый «обезьянник» — помещение три на четыре метра с решётчатою дверью и с махоньким окном под самым потолком. Половину площади занимал топчан — деревянное возвышение на полметра от пола. Лязгнул замок.
— Сиди пока до утра. А там разберёмся… — вальяжно помахивая ключами, бросил дежурный.
Вадим огляделся — никого больше не было. Пахло накуренным и сыростью. Пожелтевшие стены все исцарапаны былыми сидельцами. Заметил надпись: «Кеша, г. Воронеж — 1986 год». «Надо же, семь лет здесь не было ремонта» — мелькнуло в голове. Но дальше не думалось. Страшно трещал затылок — постепенно с ознобом выходил хмель. Сел в нерешительности, закурил — не курилось. За стеной, в соседней камере, кто-то запел пропитым голосом:
— Ходят кони над рекою!..
Человеку явно спокойно не сиделось. В коридоре сквозь решётку промелькнули погоны с дубинкой. Послышались глухие удары и крики:
— Заткнись падла! Ща браслеты надену!
На полчаса всё стихло. Только где-то из глубины коридоров слышались щелчки костяшек домино. «Менты ночь коротают», — вздохнул Вадим. Затем снова ожил голос бедолаги:
— Начальник, дай закурить! Слышь, начальник!..
— А кое-что тебе не завернуть?! — с хохотом раздалось в ответ.
Тот походил, покряхтел, да заснул с тракторным храпом.
Вадим прилёг на топчан, подложив куртку под голову. Долго пытался устроиться поудобней. Ничего не получалось — было по каменному твёрдо. Наконец перевернулся на спину. Боже! И на потолке надписи в окружении прижжённых спичек. А туда-то как дотянулись? Высота метра три. В тусклом свете бросался в глаза чей-то размашистый крик души углём: «Сукой я посажен, сукою не стану!»
Вадим начал понимать, что вошёл в мир дикий, тёмный и жутковатый. «Чем теперь это всё кончится?.. И чего я с Машей не поделил?! Сколько раз себе твердил — завязываю с ней. По характеру мы — коса на камень. Одни проблемы от такой любви… Сегодня четверг, завтра домой в посёлок бы ехать надо. Что мать подумает? — Не представляю. А в техникуме теперь как? Через неделю курсовую сдавать…»
Никак не мог уснуть. Сколько времени неизвестно — часы изъяты, и ремень тоже. Вдруг, где-то там, у дежурки, захлопали двери. Через пару минут в камеру ввалился амбал, сразу заполнив собою, казалось, половину помещения. Пахнуло свежим перегаром, богородской кожей и хорошим одеколоном. С виду новичку лет под сорок. Не замечая Вадима, он достал пачку «Kemel» из короткой кожаной куртки, закурил. Клубы сизого дыма поднимались к лампочке, обволакивая её. От этого будто бы стало ещё темнее.
— О чём думаем, братишка? — с наигранной веселостью произнёс пришелец.
— Да так, уснуть не могу, — приподнялся Вадим.
— За что тебя?
— С подругой повздорил.
— Ну и что? — удивился человек в кожаной куртке. — Я вот со своею каждый день…
— Так она это… — замешкался Вадим, — заявление написала. Потом передумала вроде, да поздно уже. В общежитии дело было. Наряд милиции прибыл, нарушение, мол, общественного порядка.
— Ладно, не парься. Пятнадцать суток дадут и всё. Юра меня зовут, — протянул руку новый знакомый.
— Меня — Вадим, — привстал Каретников, принимая рукопожатие. Ладонь Юрия оказалась объёмной, но мягкой, не утруждённой. «Вот он, «новый русский», или бандюган какой» — с опаской подумал Вадим. Юрий, как будто прочитав его мысли, продолжил:
— Не шугайся. Я сам таким был — до тридцати лет студентом. Студент, наверное, угадал?
Вадим кивнул с натянутой улыбкой.
— Так вот — почудил я в своё время. И вытрезвители прошёл, и «сутки». Срока только не было — Бог миловал. А дружки мои, те многие судимы. Кого уж и нет ныне…
С этими словами Юра достал из-за пазухи плоскую бутылку. Блеснула жёлтая надпись с готическим шрифтом — «Amaretto».
— Вадик, будешь ликёрчику? — предложил он.
Вадим неопределённо пожал плечами.
— Всё законно, — успокоил Юра, — сержанту сунул последнюю «штуку», он и разрешил с собой взять. Выпей, легче станет. И заснёшь, однако.
Каретников приложился к горлышку. Вязкий миндальный ликёр слабо обжёг желудок. Затем Юра принял бутылку и, запрокинув голову, опорожнил её наполовину. Занюхал кожей на рукаве.
— Знаешь, а у меня-то дело посерьёзней, — не дав себе отдышаться, продолжил он. — Я с Маринкой своей тоже повздорил. Вгорячах сел в тачку и в казино. Полгода туда не заглядывал, зарекался всё. А тут деньги были — приятно ляжку жгли. Короче, адреналина я хапнул, но спустил всё. Что делать? Поеду, думаю, к одной знакомке — тут рядом, метров триста. Только на четвёртую скорость переключился, и менты, как назло. А я подшофе и конкретно. Карманы пустые. Кричу: поехали со мной до дома — деньги будут. Те — ни в какую. Нагрубил им от души, одного на баш вдарил. Заломали меня втроём, машину забрали… Вот такие, брат, дела.
— Понятно, — кивнул Вадим.
— Понятно, что понятно. Тоже ведь всё с бабы началось, подумай-ка… — подытожил Юрий, закуривая очередную.
За окном уже светало. Задребезжали первые трамваи, пол обдало лёгкой вибрацией. Допили остатки ликёра и легли спать. От некрасивой мысли, что не у него одного проблемы, Вадиму стало немного легче. С этим и заснул. Даже тракторный храп в соседней камере уже не мешал.
На суд Машу не пустили. Она так и стояла в коридоре, прижавшись к стенке и виновато потупив взгляд, пока Вадима не завели в зал заседаний. Всё произошло очень быстро. Данный проступок являлся административным правонарушением. Никакие доводы не брались в расчёт. Судья, с холодными глазами, была неумолима.
— Студент? — спросила она с издёвкой. — Так вот, надо об учёбе думать. А не девок за косы таскать. Пятнадцать суток. С девяти вечера до восьми утра вас будут отпускать на ночлег. Уведите его.
Начались тяжкие трудовые будни.
— Исправительный труд облагораживает, — пошутил дежурный, капитан Веселов. — Вперёд, студент. Инструмент возьмёшь в подсобке, под лестницей…
В первый день Вадиму было поручено расколоть и убрать лёд на тротуаре у отделения милиции.
Вооружившись скребком и лопатой, он вышел на улицу. Упруго хрустнуло под ногами. Приближался час пик. Машины с утробным воем проносились туда-сюда по набережной. По ту сторону дороги в туманной дымке белела Волга-матушка. Вернее белел ледяной панцирь, с которым начинали бороться её, разбуженные весной, беспокойные воды. У берегов темнели первые проталины. Казалось, только она, печальная, и понимала всю бездну несчастий Вадима. «Конечно, она сможет, река — сильная. И я справлюсь», — окинув взглядом предстоящий объём работ, подумал он. «Только бы из знакомых кто не увидел», — мелькнуло в голове Каретникова.
Рядом, у открытой дверки грязного уазика курили два молодых милиционера в распахнутых бушлатах. Весело, но вполголоса обсуждали, видимо, ночные похождения. Об этом свидетельствовали объёмные мешки под их глазами. Один из них постоянно, чуть ли не через затяжку, сплёвывал через плечо, не обращая внимания на прохожих. Каретников стоял, всё не решаясь сделать первый откол. Входную дверь то и дело открывали, было неудобно начинать отсюда. Он зябко передёрнулся и пошёл к углу здания. Молодые стражи правопорядка проводили его подозрительным взглядом, но, увидев первые взмахи скребка, успокоились.
Поначалу лёд поддавался неохотно — с ночи подморозило. Скребок соскальзывал, откалывая лишь мелкие части. На ладонях заалели мозоли. Но вскоре дело пошло. Лёд, обласканный полуденным солнцем, откалывался кусками размером с кирпич и более. Вадим порядком разогрелся, ловко чередуя орудия труда. Совковой лопатой он счищал наколотое с тротуара на дорогу. Дойдя до того места, где стоял уазик, скинул куртку, утёрся. Тут вышел капитан Веселов, попыхтел сигареткой рядом с сочувственным видом, улыбнулся и ушёл. Вернулся, молча протянул рукавички. Вадим кивнул с благодарностью — не столько рукам будет легче, сколько на душе стало теплее…
Солнце приятно подбадривало, да и туман над рекою рассеялся. Прохожих стало больше, видимо, возвращались с обеда. Каретников старался меньше отдыхать. Во время перекуров лезли в голову мрачные мысли по поводу вчерашних событий. А когда двигаешься, то легче. «Действие убивает мысль», — вспомнил он чьё-то изречение.
— Привет, Вадим, — послышалось за спиной.
Обернулся — Маша стоит, пакет перебирая в руках.
— Привет, — в сторону, будто не с нею поздоровался Вадим.
— Вот, покушать тебе принесла. Проголодался, наверное? — с участием заглянула ему в глаза Маша. Она подошла ближе. Пахнуло духами, которые за неделю до этого он ей подарил на Восьмое марта, и ещё чем-то родным… Сняла перчатку, провела нежно по царапине на его щеке. Черенок скребка выскользнул из руки Вадима и нелепо упёрся в её дублёнку чуть пониже живота. Так и стояли с минуту молча.
— Ты прости меня, — прошептала Маша.
— Да ладно, заживёт. Меня в детстве кошки тоже царапали — дней пять, и никаких следов…
— Я не об этом. Прости, что заявление на тебя написала, — перебила она. — Это «они» меня надоумили. Поверь, не знала, что так выйдет. Мне ведь хотелось только, чтобы они увезли тебя в твоё общежитие.
— Ну, ты даёшь, Мария. Такси они что ли, бесплатное? — улыбнулся Каретников. — Ты сама меня извини: похулиганил малость.
— Я тоже хороша… — прижалась она к Вадиму. Скребок упал, звякнув об асфальт. Мех на воротнике её дублёнки ерошился ветром, щекотал ему нос. Большие Машины ресницы красиво хлопали, в уголках карих глаз выбивались слезинки. Он оттаял, как и этот мартовский лёд…
— Приедешь ко мне ночевать, Вадимчик? — шептала она. — Любка сегодня домой уедет, одна буду…
— Да ты что? Вахтёрша усмеётся над нами. Скажет: вчера посадила его, сегодня опять вместе.
— Да ну их… Пускай думают, что хотят. Давай, приезжай. Я и черновики с твоей курсовой к себе переправила. А маме твоей позвоню, не переживай. Скажу, что к брату моему во Владимир поедем на выходные.
— Ты тоже в городе остаёшься? — удивился он.
— Да, остаюсь. А что мне без тебя в посёлке делать? — интригующе пропела Маша, прихорашивая волосы.
— Ну, и декабристка! — засмеялся Вадим, обняв её за талию. Через дублёную кожу чувствовалось её тёплое тело, зовущее и желанное… — Хорошо, Маша, жди. К десяти часам буду. А сейчас иди уже, мне работать надо.
— Что ж, работай, зек ты мой хулиганистый, — попрощалась она, передавая пакет. Развернулась и пошагала, оступаясь на колотом грязном льду.
— Да! И прекращай в тонких колготках бегать — застудишься, — бросил ей вслед Каретников, поднимая скребок. Под ногами сиротливо лежала Машина перчатка. «Точно придётся ехать…» — мелькнуло в голове. Хотел было окликнуть её, да сзади хлопнула дверь — вышел капитан Веселов.
— Хороша цаца, — с неподдельным восторгом сказал он. — А я смотрю из окна — милуетесь. Дай, думаю, прерву вашу идиллию. Это она тебя поцарапала?
— Да, — смутился Вадим, теребя рукавички.
— И «заяву» она же кинула?
Каретников кивнул, доставая почти пустую пачку «Флуераш». Сигареты отсырели — никак не раскуривались.
— Ничего — дело житейское. Я сам, бывало, чудил по молодости. Сейчас нормально живём… Харчи что ли принесла? Хватит курить — иди, пообедай, четвёртый час уже. И помаду вытри, студент, — повелительно заключил Веселов.
После обеда работа казалась тяжелее. Каретников обколол тротуар до середины здания. «На завтра ещё останется. А дальше что? Лишь бы убираться у камер не заставили — стыдно как-то…» — рассуждал Вадим. Мягко прошуршали колёса. Из остановившейся иномарки вышел его ночной знакомый.
— Работаем, Вадик? — весело подмигнул Юра, одёргивая куртку. — А я вот «отмазался» — пришлось потратиться немного.
Достал с заднего сиденья блок «Kemel» и протянул Вадиму:
— На вот, дыми на здоровье.
— Да ладно. Не надо, — пытался отказаться Каретников.
— Бери, говорю, страдалец.
— Спасибо.
— Сидельцы говорят «благодарю». Понял, студент? Ну, давай, не скучай. Может заеду как-нибудь. А мне домой надо, с Маринкой я помирился.
— Пока, до встречи, — попрощался Вадим.
Он ещё не знал, что встрече их не суждено случиться. Во всяком случае, на земле этой грешной. Так и стоял растерянно, провожая взглядом чёрную машину, нелепо держа в одной руке — лопату, в другой — блок сигарет.
Быстро темнело. Туманная пелена сгущалась над рекой. Как и утром, Волга была широка и безмолвна… «Что ж, хорошо поработали» — будто очнулся Вадим. Пора было собираться.
В общежитии вахтёрша была другая. Но она, судя по неодобрительному взгляду, была в курсе вчерашних событий. Как-то подозрительно долго рассматривала студенческий билет Каретникова.
— В 606-ю? — переспросила она.
— Да, в 606-ю, к Марии Стрелковой, — нетерпеливо ответил Вадим. — Зинаида Ивановна, вы что, меня забыли? Второй год уже у вас гощу.
— Как же, забудешь вас таких?.. Проходи.
Из приоткрытой двери доносился голос Ветлицкой: «Посмотри в глаза, я хочу сказать…». Вадим скинул куртку в полумраке, отодвинул штору, отделявшую условную прихожую от остальной части комнаты. В сказочном свете ночника предстала Маша, в его любимом бирюзовом халатике. Она усердно пыталась нарезать ананас. Нож беззубо елозил по твёрдой корке и соскакивал. Кольца получались неровными. Обильно сочился сок. Маша то и дело облизывала пальчики. Когда она в напряжении наклонялась к столу, полы халата чуть колыхались. Разрез завораживающе увеличивался, обнажая белизну её ног гораздо выше колен. Стало разоблачительно понятно, что нижние пуговки халата умышленно не застёгнуты…
Музыка стихла. Она направилась к магнитофону перевернуть кассету.
— О! Вадимчик! Проходи… — напевно сказала Маша.
Он шагнул решительно и молча, преградив собой путь к замолчавшей Ветлицкой. Схватил Машу за руку и резко развернул к себе. Её влажные губы пылали желанием, пьянили сладким привкусом ананаса. Тело прерывисто дышало жаром. Халат упал с её плеч, всё равно что снег с ёлки — каскадом. Ёлка осталась совершенно голой и беззащитной. Против той, вчерашней, ощетинившейся… Движения Вадима были грубыми и вместе с тем нежными…
Через полчаса они пили вино. Только теперь Вадим заметил непривычное для общежития разнообразие угощений на столе.
— Откуда такой шик, Маша?
— Ваучеры продала. Свой и Любкин. Представляешь, удачно — за две с половиной тысячи каждый. Надо ведь на что-то нам с тобою жить целую неделю.
Вадим кивнул одобрительно.
— Подай-ка нож, поточу, — по-хозяйски распорядился он.
Седьмые сутки подходили к концу. Курсовая работа была готова к сдаче. Каретникову для этого выделили кабинет. Туда днём приводили задержанных для составления протоколов, а вечером он был в полном его распоряжении. Работа шла своим чередом. После борьбы со льдом Вадим был поставлен на уборку строительного мусора из соседнего здания. Впервые за 22 года жизни он отметил у себя под ногтями постоянную грязь, от которой по вечерам тщательно пытался избавиться под душем в Машином общежитии. Это вызывало в нём отвращение к себе, напоминало о случившимся: «Ну как же я мог её ударить?!» Маша, чувствуя его раскаянье, подтрунивала успокаивающе:
— Ничего, Вадимчик! Вот ты и пролетарием стал. У нас любой труд в почёте, даже принудительный…
Вскоре появился и напарник в помощь — Вася. Такой же «суточник» — мужик лет пятидесяти. Парадокс: он был наказан за тот же «женский вопрос» — в пьяном угаре побил жену. Он и сам не помнил в который раз. Примерно ежеквартально «пятнашку» получал стабильно. Одним словом — отделение милиции на набережной для него стало родным домом. Вася с закрытыми глазами знал, вернее — чуял, где можно поблизости и подешевле купить пива. Это было немаловажно для него в условиях гиперинфляции 1993 года. Безошибочно знал, когда и куда сбегать за горячими, прыгающими в руках, пирожками. Был во всём безотказным. Даже не верилось, что это добродушное создание в собственной семье превращалось в монстра. Работал Вася слесарем по наладке оборудования на обувной фабрике. И здесь, в милиции, он с лёгкостью брался за любую работу. Мастер на все руки. Менты с радостью принимали его в свои объятья, зная, что никто так как он не наладит сантехнику в конторе. Да и дома тоже: бывало и такое — брали его к себе сливной бачок починить, или ещё что, взамен предлагая скостить сутки, другие. Но Вася особо домой не торопился, по его выражению — «к мегере», предпочитая калымить за пузырь портвейна. И ночевать-то он оставался в отделении милиции, сиротливо свернувшись калачиком на том самом столе, где Вадим вымучивал свою курсовую. Такие вот простые мужики — Васи-золотые руки вскоре практически все вымрут, в течение девяностых. Кто-то скажет: жизнь такая — дикий капитализм сгубил. Другой скажет: сам виноват — не приспособился к новым реалиям, к тому же пил безбожно. И оба будут правы…
Курил Вася неимоверно много, причём не свои, а потому подаренный Вадиму блок сигарет очень быстро закончился. Но и здесь Василий не унывал. Забавно было наблюдать, как он в течение дня, проходя мимо окна дежурки, караулил, а затем по мере заполнения опоражнивал ментовскую пепельницу. После чего, присев на корточки где-нибудь в сторонке, бережно зажимал жёлтыми от никотина пальцами бычок и самозабвенно вдыхал сладкий дым. Но Каретников терпимо относился к его недостаткам. Вообще, было жалко Василия. Жена за всё время навестила его только раз. И то, чтобы забрать у Васи выданную в тот день зарплату.
Итак, заканчивались седьмые сутки пребывания в «казённом доме». Вадим с замиранием сердца смотрел на календарь, висящий напротив дежурной части: стремительно приближались выходные. Что он опять скажет матери? Версия про Владимир второй раз не пройдёт. Ситуация разрешилась сама собой, мгновенно.
В четверг, около девяти вечера, когда Каретников переодевался, готовясь к дому, а Вася закручивал очередную самокрутку, раздался троекратный звонок. Это означало, что «суточников» вызывают в дежурку. Что понадобилось в столь поздний час? Делать нечего — пошли. Только что заступивший на дежурство капитан Веселов объявил громогласно:
— Так, студенты-алкоголики! Пораньше на свободу желаете?
Те недоумённо пожали плечами. Ну Васе, так тому всё равно — он бы и жил здесь вечно. А Вадим оживился:
— Как понять, товарищ капитан?
— А вот так и понимай. Я вижу, мамку ты свою расстраивать не хочешь, да и подруга твоя здесь пороги обивает. Короче, «буханка» сейчас подъедет, труповозка наша. Жмуриков по городу надо собрать и в морг отвезти. Ставка такая: за погруз каждого — минус двое суток. Думай студент, дело добровольное.
Вася уже деловито стал рукавички одевать — дело, видать, привычное. Вадим же не успел ничего ответить, как хлопнула дверь и появился усатый прапорщик в шинели. Оглядел их оценивающе и пробурчал скороговоркой:
— Давайте, мужики, в машину. Время уже позднее. Палыч, мы поехали, — крикнул он капитану, — рация при мне, корректируй огонь.
— Хорошо. Первый за речным вокзалом, бомжара. Вторые сутки валяется. Заберёте, потом на Ильинку, — ответил Веселов, глядя на побледневшего Вадима.
Каретников еле сдвинулся с места, как гранитный командор. Вышел на улицу — ноги подкашивались. Сам не помнит, как в машину заполз. С детства он не любил все эти дела, связанные с покойниками. Завидев похоронную процессию, за километр её обходил. А тут на тебе — грузить! Да ещё бомжа. Уж лучше сидеть все пятнадцать суток. Но было уже поздно, до речного вокзала рукой подать.
Свернули с набережной, подъехали к стене вокзала со стороны реки. Вот уже и силуэт чёрный виден, слегка снегом припорошенный. Двери открылись. Мужики вышли, прапорщик распоряжаться начал. А Вадим медлил, стеклянными глазами за каждую деталь в фургоне цепляясь: лампочка, ручка окна, сиденье дерматиновое, прорезанное в двух местах — поролон виден… Мгновения эти будто растянулись в вечность…
— Да что ты там, молодой!? Не тяни резину! — гаркнул прапорщик.
Вадим, будто проснувшись, подошёл поближе. Вася с другим мужиком, видать, тоже «суточником», но из соседнего отделения, уже примерялись к трупу. Тот лежал калачиком. Видимо, пытался согреться ещё в полусознании, да так смерть и настигла бедолагу… Тронули его — он со скрипом от стены отстал. Вадиму напомнило это свежемороженую рыбу хек в коробке, в далёком детстве, когда мама посылала его в магазин. Мужики, поняв что на молодого надежды мало, крякнули и подняли труп: Вася за голову, другой за ноги. Но тело закоченевшего бомжа представляло собой форму треугольника, центр тяжести которого приходился на задницу. Нести его было крайне неудобно — через метр он крутанулся и упал на другой бок. Каретников брезгливо отвернулся. Вася возопил о помощи:
— Вадим! Помогай, етишкин корень! Свои сутки льготные тебе отдам!
Каретников, зажмурившись, схватился за обледеневшую куртку бомжа. Тело с грохотом рухнуло на пол фургона.
— Давай теперь на Ильинку, тут рядышком, — скомандовал прапорщик водителю.
Пока ехали, Каретников, отвернувшись, смотрел на городские огни, но как будто сквозь них, ничего не видя перед собой.
— «Господи! Почему я здесь?! За что мне всё это? Прости меня, Господи» — про себя молился он. Вася, словно почувствовав это, разрядил обстановку:
— Ничего, студент. Всё когда-то первый раз случается. Запомни: бояться живых надо, а не мёртвых. Вон Люська моя, та вообще… — осёкся он, не договорив.
Остаток бычка — падающий уголёк Вася ловко подхватил в ладонь и накрыл другой ладонью. Приложив кулак к обветренным губам, жадно стал вдыхать последний дым, самый едкий, но самый, наверное, сладкий. Первый раз за всё знакомство он стал нестерпимо противен Вадиму…
У подъезда толпились люди. Отъезжала, уже за ненадобностью, скорая помощь. Два офицера в милицейской форме говорили меж собой:
— …Да этот паренёк, лет восемнадцать ему, отчима завалил.
— По пьянке что ли?
— Нет, пацан-то трезвый. Но тот, другой — папаша, так он в стельку, говорят, был. На мать с кулаками лез. Этот и заступился. С одного удара, ножом в сердце…
Мимо Вадима провели парня в наручниках — глазами волчонка сверкнул, скрылся в темноте уазика.
Поднялись на второй этаж, на лестнице люди кто в чём — в домашнем стоят. Бабуля, в шаль укутанная, на подоконник завалившись, рыдает. Обстановка угнетающая. Каретников взял себя в руки. Скулами играет, шагает впереди мужиков, за речной вокзал пытаясь реабилитироваться. Вошёл на кухню — в нос ударил тёплый запах крови, ощущение — будто поросёнка только что закололи. Глянул на пол — и ахнул! Глазам своим не верит: перед ним лежал Юрий, в той самой кожаной куртке. Лужа крови вокруг него нимбом. Мужиков вперёд пропустил, сам за ноги взялся — ещё тёплые. Вынесли, погрузили… Дальше плохо помнит: как во сне, скрип колясок в морге, рыканье прапорщика: «Поехали, поехали!..»
В отделение милиции вернулись в одиннадцать часов. Вадим бухнулся на лавку, отрешённо ушёл в себя. Вася торговаться начал с дежурным:
— Ты, Олег Палыч, сутки мои студенту зачти. А мне лучше денег дай на пузырь красного.
— Угомонись ты, леший, — вспылил тот — вот торгаш нашёлся! Иди спать, не то сейчас к Люське твоей отвезу!
— Каретников, подойди сюда, — велел капитан.
— Слушай: у тебя завтра восемь суток будет. Так?
— Так, — кивнул Вадим.
— Два жмурика увёз, это ещё плюс четыре. Так? Остаётся трое суток. Короче по пузырю водки за остальные выкатишь, и свободен. Я договорюсь, бумаги оформят. Только вот в техникум о твоих похождениях всё равно сообщат — в этом я бессилен. Всё, можешь идти. Жду завтра до девяти утра.
— Спасибо вам, Олег Палыч — не веря своему счастью, сказал Вадим. — И в милиции есть хорошие люди…
— Ладно, не ёрничай, — по-приятельски улыбнулся Веселов.
Маша уже спала. Каретников долго стоял под душем, надеясь смыть с себя все кошмары прошедших восьми суток, особенно последних… И он никогда не расскажет ей, что было с ним этой ночью. Ни сейчас, ни потом…
В дверь постучали.
— Войдите, — разрешил Каретников, закрывая личное дело.
— Гражданин начальник. Осужденный Кочетов Алексей Михайлович, статья… — начал было вошедший человек в чёрной телогрейке.
— Ладно, ладно, присаживайтесь…
И вот спустя семь лет перед ним сидел осужденный Кочетов. Тот самый паренёк с некогда волчьим взглядом, а ныне со впалыми погасшими глазами, убивший своего отчима. Заступившийся за мать. Да, мир тесен…
Каретников молча выкурил сигарету и произнёс:
— Можете идти.
— А зачем вызывали-то, гражданин начальник?
— Вы, Алексей, завтра представляетесь на административную комиссию. Я, как психолог, буду рекомендовать вас к досрочному освобождению. Поведение у вас стабильное, психика уравновешенная…
— Благодарю. Разрешите идти?
— Иди. Удачи тебе, Алексей… — прощаясь, сам того не заметив, Вадим перешёл с ним на «ты».
Каретников подошёл к окну. Он смотрел на них, на людей в одинаковых чёрных телогрейках и думал: «Вот он, этот мир — дикий, тёмный и страшный. Да, я был когда-то всего в шаге от этой жизни. Я, когда-то ударивший женщину …»